Уже задолго до начала занятий в институте Роман нетерпеливо прохаживался по улице. Было бы лучше стоять возле газетной витрины, создавая видимость сосредоточенного чтения. Но он не мог оставаться на одном месте. А тут еще кусок жести, неизвестно для чего прикрепленный над витриной, вроде и ветра нет, то и дело с противным скрежетом барабанит по щиту. И Роман невольно подумал: "Вот уж, действительно, словно кошки на сердце скребут". Наконец появилась Надя. Роман, как и всегда, узнал ее издалека по походке. Шла его Надя, которую теперь тот, чужой, называет, наверное, своей. Сейчас он узнает обо всем. Повернувшись к витрине, Роман сделал вид, будто внимательно читает газету. Ни текста, ни даже крупно набранных заголовков он не видел, глаза словно пеленой застланы. Повернулся в тот момент, когда Надя была почти рядом. Она остановилась, их взгляды встретились. Какие чувства обуревали в это мгновение молодых людей — об этом остается лишь догадываться. Опустив глаза, они молча кивнули друг другу. Надя, неподнимая головы, рассматривала пуговицы на его шинели, а Роман — ее подрагивающие веки, опушенные длинными ресницами. Так же молча пошли они в направлении института. Роман не мог заставить себя заговорить. Спазмы сдавили горло, было трудно дышать. А в душе у Нади словно вулкан. Одно неосторожное движение, и он взорвется. Шли они долго. Наконец Роман остановился и глухо выжал из себя:
— Дальше не пойду.
Надя взглянула на него и, припав лицом к груди Романа, зарыдала.
Люди, проходившие мимо, начали с любопытством оглядываться на них. Роман, растерявшись, не знал, что делать. Казалось, что стоит на узких, шатких мостках, а ему протягивают что-то дорогое и хрупкое. Роман осторожно отстранил Надю от себя, повернулся и пошел прочь. "Расспрашивать, объясняться не могу, хоть режь, вот дурень",— мысленно обругал он себя. Ему нельзя с ней встречаться, разговаривать. Лучше ее нет никого на свете, но она потеряна навсегда. А как все это произошло, пусть для него останется тайной. И незачем больше растравлять себе душу. Он только напишет ей о своем отношении к происшедшему. Расскажет ей о своих мечтах, рожденных в час разлуки, о том, как думал построить пусть скромную, но по-настоящему счастливую жизнь, в которой и радость и горе они бы делили на двоих. С ней бы он ничего в жизни не боялся. А теперь ему безразлично, как сложится его дальнейшая судьба. Лишь бы она была счастлива. А для Романа она останется сестрой. И хоть никогда они не ссорились, в дом к ней он больше не придет — так для них лучше. А город этот покинет навсегда. И будет для него теперь отрадой то, чего так боялась Надя,— океанские, подернутые туманной дымкой, просторы. Завтра Роман пойдет к полковнику и скажет, чтобы не ломал он и дальше его судьбу. Неужели он не поймет Романа? Неужели есть занимающие официальное положение люди, не придающие никакого значения любви, а лишь на словах ратующие за здоровую, крепкую семью? Ведь не учел же полковник просьбу оставить его в городе, потому что здесь живет любимая девушка, будущая жена. Ну что ж, завтра он заявит полковнику, что обязательно вернется обратно, в мореходное училище. А сейчас напишет обо всем Наде, подойдет к институту к концу занятий и отдаст ей.
Роман точно не знал, в котором часу заканчиваются занятия, и ему пришлось около часа прождать возле института. Наконец из широко распахнутых дверей высыпали студенты. Роман стоял на противоположной стороне улицы. Появилась Надя и, не останавливаясь, пошла по тротуару в сторону своего дома. Роман, идя параллельно с ней, уже пожалел, что пришел сюда. Ну, зачем же лишний раз напоминать о себе. Надя не замечала его. И только когда он стал наискось пересекать улицу, увидела и замедлила шаг. Он поравнялся с ней.
— Вот здесь все, что я хотел сказать тебе,— Роман протянул ей несколько сложенных листков. Надя взяла, раскрыла книгу и положила их туда. И они снова пошли молча. Вдруг Надя, будто наткнувшись на какое-то невидимое препятствие, остановилась. Роман проследил за ее взглядом. Навстречу им шел невысокого роста, с выпяченным животом, человек, сидевший вчера рядом с ней за столом. Впечатление было такое, будто его несло, широкие штанины мели тротуар.
— Я пойду,— вполголоса произнес Роман.