После Тарковского

Андрей Тарковский, по всей вероятности, не читал и даже не слышал о Вальтере Беньямине. Но для целей моего сообщения это не имеет значения – речь пойдет о структурном сходстве, или гомологии, между представлением о мессианском времени у Беньямина и кинематографом Тарковского.

В отличие от ортодоксальных марксистов и теоретиков социал-демократии, Беньямин резко критиковал идею исторического прогресса, в котором видел перманентную катастрофу; избавлению, в его глазах, подлежит прошлое, а не будущее. Конструктивный принцип его версии исторического материализма заключается в остановке, в «прерывании контекста». С похожим «мессианским застыванием хода событий» (выражение Беньямина) мы встречаемся у Тарковского, прежде всего – в «Зеркале», где кадры документальной хроники, прерывающие диегезис, вырывают «определенную эпоху из гомогенного движения истории». У этого визуального принципа есть и текстуальный аналог – письмо Пушкина Чаадаеву от 19 октября 1836 года, которое читает (цитирует) в фильме Игнат. В этой и других подобных сценах Тарковский парадоксальным образом сублимирует и спасает (в беньяминовском смысле) всю советскую эпоху, точнее, ее мессианский, метаисторический смысл.

В монтаже соединяется само время, протекающее в кадре.

Андрей Тарковский

О «слабой мессианской силе» говорит Вальтер Беньямин в тезисах «О понятии истории» (1940), тексте чрезвычайно сложном и загадочном, антиномически соединяющем исторический материализм и теологию, революционный классовый запал в условиях его полного, казалось бы, исчерпания и иудео-христианскую мистическую традицию. И писался он в чрезвычайной ситуации – ситуации «трансцедентальной бездомности», после пакта Молотова – Риббентропа (для многих левых интеллектуалов в Европе ставшего личной катастрофой) и начала Второй мировой войны, во Франции, где находился в изгнании немецкий еврей Беньямин, за несколько месяцев до его самоубийства на французско-испанской границе.

Андрей Тарковский, по всей вероятности, не читал и даже не слышал о Вальтере Беньямине. Но для моих целей это не имеет значения. Речь пойдет не о влиянии, прямом или косвенном, не о стилистической и тем более идеологической близости (тут они, скорее, антиподы), а о структурном подобии, гомологии между представлением о мессианском времени у Беньямина и кинематографом Тарковского. Можно сформулировать и по-другому, в духе «избирательного сродства»: модель мессианского времени, как она очерчена в тезисах «О понятии истории», образует констелляцию с некоторыми мотивами и формальными особенностями «Зеркала» (1974), прежде всего – его нелинейной темпоральностью. (Забегая вперед, отмечу, что сходной нелинейностью – дискретностью, пропуском логических звеньев, зияньями, скачкообразной прерывностью – отмечена и сама форма тезисов, предельно сжатых и насыщенных, требующих от читателя, как и от зрителя «Зеркала», сверхвнимания и особых герменевтических усилий по расшифровке.)

Итак, вот что говорит Беньямин во II тезисе: