После войны. История Европы с 1945 года

Очевидным здесь является посыл, что коммунизм и фашизм тождественны. Но не совсем: из способа представления и содержания экспозиции будапештского «Дома террора» вполне понятно, что, в глазах кураторов музея, коммунизм не только длился дольше, но и нанес куда больший ущерб, чем его предшественник — нацизм. Для многих венгров старшего поколения этот тезис еще убедительнее, поскольку совпадает с их опытом. И это послание было подтверждено посткоммунистическим венгерским законодательством, запрещающим публичную демонстрацию всех изображений недемократического прошлого страны: не только свастики или символа креста со стрелой, но и до сих пор вездесущей красной звезды и сопровождающих ее серпа и молота. Вместо того, чтобы оценить различия между режимами, представленными этими символами, Венгрия — по словам премьер-министра Орбана на открытии Будапештского «Дома террора» 24 февраля 2002 года — просто «хлопнула дверью больного ХХ века».

Но эти двери было не так легко закрыть. Венгрия, как и остальные страны Центральной и Восточной Европы, все еще застряла в черном ходе. Те же самые прибалтийские государства, которые призывали Москву признать свое жестокое обращение с ними, решительно не спешили выполнять свои собственные обязанности: с момента обретения независимости ни Эстония, ни Латвия, ни Литва не возбудили ни одного дела против выживших военных преступников в их странах. В Румынии — несмотря на признание бывшим президентом Илиеску участия его страны в Холокосте — «Мемориал жертв коммунизма и антикоммунистического сопротивления», открытый в Сигете[572] в 1997 году (и поддержанный Советом Европы), увековечил память различных активистов «Железной гвардии» межвоенного и военного времени и других румынских фашистов и антисемитов, которые теперь стали жертвами коммунистических преследований.

В поддержку своего настойчивого требования «эквивалентности» эксперты в Восточной Европе могут указать на культ «жертвы» в современной западной политической культуре. Они отмечают, что мы переходим от истории победителей к истории жертв. Очень хорошо, но тогда давайте будем последовательны. Даже если нацизм и коммунизм были совершенно разными по намерениям — даже если, по формулировке Раймона Арона, «существует разница между философией, логика которой ужасна, и философией, которую можно ужасно толковать», — это было слабым утешением для их жертв. Человеческие страдания не должны оцениваться в соответствии с целями преступников. Рассуждая таким образом, для тех, кого там наказывают или убивают, коммунистический лагерь ничем не лучше и не хуже нацистского лагеря.

Аналогичным образом, акцент на «правах» (и возмещении за их нарушение) в современной международной юриспруденции и политической риторике послужил аргументом для тех, кто считает, что их страдания и потери остались непризнанными — и не компенсированными. Некоторые консерваторы в Германии, руководствуясь международным осуждением «этнической чистки», вновь открыли претензии немецких общин, изгнанных со своих земель в конце Второй мировой войны. Почему, спрашивают они, их страдания является жертвой меньшего масштаба? Разве то, что Сталин сделал с поляками, или то, что совсем недавно Милошевич совершил с албанцами, чем-то отличалось от того, что чехословацкий президент Бенеш сделал с судетскими немцами после Второй мировой войны? В начале нового века в уважаемых берлинских кругах обсуждали идею установления в Берлине еще одного мемориала — «Центра против изгнаний», музея, посвященного всем жертвам этнических чисток.

Этот последний поворот, с его предположением о том, что все формы коллективной жертвы по сути сопоставимы, даже взаимозаменяемы, и, следовательно, им следует уделять равное внимание, вызвал энергичное опровержение со стороны Марека Эдельмана, последнего выжившего командира восстания в Варшавском гетто, когда он подписал петицию в 2003 году против предлагаемого Центра. «Какое воспоминание! Они что, так сильно страдали? Потому что они потеряли свои дома? Конечно, очень печально, когда тебя заставляют покинуть свой дом и свою землю. Но евреи потеряли свои дома и всех своих родственников. Да, изгнание — это страдание, но в мире так много страданий. Больные люди также страдают, но никто не строит памятникам, чтобы почтить их».