Последнее дело Холмса

Я ничего не ответил и включил фонарь. Луч высветил сначала следы, ведшие справа ко мне и от меня. Потом я передвинул его влево и увидел цепочку следов, оставленных одним человеком, шедшим из сада в павильон. Песок не занес их, потому что здесь царило безветрие. Да, это были следы одного человека и тянулись они в одну сторону. В ту сторону, куда ушла, чтобы не вернуться, Эдит Мендер.

Тело лежало на столе, накрытое двумя банными полотенцами. Не раздумывая, я сдернул верхнее и стал рассматривать обнаженный труп – восковая кожа на свету глянцевито поблескивала. Никаких повреждений, кроме обширного лиловато-черного синяка на левом виске, борозды вокруг шеи и ссадины под коленом. Доктор Карабин обвязал платком голову под нижней челюстью, чтобы от трупного окоченения не открылся рот, и вставил в ноздри ватные шарики. И стол, и пол под ним были влажны от уже растаявшего льда, принесенного мадам Ауслендер. С момента смерти прошло около суток, и от тела уже исходил легкий запах – предвестник разложения.

Я тщательно осмотрел руки покойной и заметил, что два длинных ухоженных ногтя сломаны.

– «Всегда первым делом смотрите на руки, Ватсон», – напомнил я своему спутнику.

Тот вздохнул прерывисто – так, словно у него перехватило дыхание.

– «Затем – на манжеты, колени брюк и на ботинки»[32], – процитировал он.

– Именно… У вас прекрасная память.

– И все же не такая, как у вас.

Я снова накрыл тело и показал на керосиновый фонарь:

– Зажгите, пожалуйста.

Чиркнула спичка, и слабый свет озарил павильон. Я обошел его весь и тщательно осмотрел. Туфли стояли на прежнем месте, а одежду доктор сложил на стул. Там же лежали и личные вещи – часы «Картье-Бэньуар» с узким циферблатом на кожаном ремешке, коралловые бусы и сережки.

– Вы бы, собираясь повеситься, надели дорогие часики, ожерелье и серьги? – прокомментировал я.

Фокса немного поразмыслил:

– Возможно, но маловероятно.

– Веревка между тем исчезла бесследно.

Я огляделся по сторонам, взглянул на потолочную балку, а потом обратил внимание на тиковую табуретку возле стола. Опустился на колени, чтобы рассмотреть вблизи, потом взял в руки и стал поворачивать под разными углами. Потом, не вставая, довольно долго изучал настил. Подняв голову, встретился глазами с Фокса, который смотрел на меня как зачарованный.

– О боже, – прошептал он. – Это вы.

Я счел нужным оставить это без комментариев.

– «Никогда не доверяйте общему впечатлению, – сказал я. – Приглядывайтесь к деталям».

Он вздрогнул:

– «Глория Скотт»?[33]

На этот раз он произнес эти слова очень серьезно, глядя на меня, как Брюс Элфинстоун на экране. Мне захотелось снова назвать его Ватсоном, но я счел, что у тела Эдит Мендер это прозвучит неуместной шуткой.

– Мы должны определить метод, связь между событиями, – сказал я, вставая и отряхивая брюки. – Чем она очевидней, тем больше оснований для подозрений. Как правило, неупорядоченность встречается чаще, чем система.

Я подошел к стулу, стоявшему на прежнем месте. Он тоже был сделан из тика, а у него тяжелая древесина; и когда, толкая дверь, доктор Карабин и мадам Ауслендер сдвинули его вправо, на полу остались следы – четверти окружности – четырех ножек. Фокса оторопело наблюдал за мной:

– Что это нам дает? Доктор и хозяйка сообщили, что дверь была приперта стулом. Не отодвинув его, никто не мог выйти отсюда.

Я присел на корточки, изучая порог: он был примерно полметра шириной и по сравнению с полом павильона и песком снаружи удивлял чистотой.

– Похоже на то, – согласился я, выпрямляясь. – Если отбросить версию, что это сделала Эдит Мендер, остается только одно: стул поставил так кто-то другой. Согласно законам логики, другого объяснения быть не может.

– Но это невозможно!

– Значит, возможно, если случилось. Назовите это невероятным, назовите необъяснимым, но только не невозможным.

– О боже, – повторил он.

– Имейте в виду, главная особенность Шерлока Холмса – не его способ борьбы с преступником, а его стиль мышления. А потому попытаемся мыслить так, как это сделал бы он.

Я снова направил луч фонарика к потолочной балке и разглядывал ее, меж тем как Фокса не сводил с меня глаз. Думаю, что этот странный свет заострил мой длинный нос, резче очертил худое лицо, углубил на нем тени. Самый лучший студийный осветитель не добился бы такого эффекта.

– Что скажете? – неожиданно потеряв терпение, вопросил Фокса.

Свободной рукой я дотронулся до подбородка и ничего не ответил. Поглядел на стул, на табурет, на одежду, на туфли, стоявшие возле двери.

– Поищем нож.

– Какой?

– Пока не знаю. Кухонный или складной… Будем искать.

Фокса, похоже, удивился, но спорить не стал. Искали мы довольно долго – и безрезультатно. Я вышел наружу и обошел павильон кругом, освещая песок. Потом остановился в дверях, глядя в темноту моря.

– А должен быть нож? – спросил Фокса, став рядом.

– Может быть.

– А почему же мы его не нашли?

Я не удержался от того, чтобы дать ответ в духе и стиле Холмса:

– Потому что кто-то знал, что мы будем его искать.

Фокса глядел на меня восхищенно.

– Маэстро… – сказал он.