Последнее дело Холмса

– Не считая немногих – Кэри Гранта, Купера, Нивена или Джимми Стюарта, – всю нашу старую гвардию после войны послали подальше. Наше место заняли Дугласы, Лемоны, Хестоны и Митчемы, и к тому же в моду вошли сомнительного вида юнцы, неопрятные, с плохой дикцией и тягой к наркотикам, – Брандо и ему подобные. Или Джеймс Дин. Или Монти Клифт с безумным взглядом… Впрочем, это большой актер… Знаете, что сказал мне Берт Ланкастер в Каннах, после того как они сыграли вместе в «Отныне и во веки веков»?

– Откуда же мне знать? Расскажите.

– Что в начале съемок с ним у него дрожали коленки. Это у Ланкастера-то! «Этот малец, этот щенок, – сказал он, – съел меня и косточки разгрыз…»

Фокса проявил интерес:

– Ходят слухи, что Берт Ланкастер гомосексуал? Это правда?

Минуту я молча смотрел на него.

– Как говорил Дино Мартин: «Да кто ж после четвертого стакана не окажет любезность другу?»

Фокса непринужденно рассмеялся и налил себе еще кофе.

– Вы собираетесь в Канны?

– Нет, больше никогда там не бываю. Да и зачем?.. Но года два назад был приглашен на ужин с Бертом, Авой Гарднер, Ивом Монтаном и еще кем-то, благо живу поблизости.

– Неужели за последнее время вам не предлагали каких-нибудь значительных ролей?

– Только Негулеску хотел дать мне роль в «Мальчике на дельфине», где должны были сниматься эта итальянская красотка, бог знает кем себя возомнившая… София Лорен и бедняга Алан Лэдд, который, несмотря на успех в «Шейне», тоже едет с ярмарки. Но не сложилось, и мою роль отдали Клифтону Уэббу[53].

Я замолчал, на несколько мгновений погрузившись в воспоминания. Перебирая ворох упущенных возможностей. Потом упер палец в столешницу и вернулся к действительности.

– Перенесемся на Утакос, если не возражаете.

– Да-да, разумеется. Простите.

– Кем бы ни был этот предполагаемый или реальный преступник, мы больше не должны блуждать в потемках. Он предлагает нам сделать ход… – Меня вдруг осенило. – И наверняка… А, кстати! Вы играете в шахматы?

– Нет… вернее, играю, но очень скверно. Но видел, как доктор Карабин играл с Гансом Клеммером.

– Вот как? – На лице у меня заиграла довольная улыбка охотника, напавшего на след. – И хорошо играли?

– Неплохо, насколько я могу судить. – Он немного подумал. – Однако шахматы, знаете, чересчур отдают беллетристикой. Игрок-психопат и прочая… Я сам использовал этот мотив в четырех или пяти романах. Слишком просто.

– Ну а моя роль во всем этом – разве не из романа?

– Вы правы. Жизнь порой копирует искусство.

Я театрально, с показной меланхолией, вздохнул:

– Мы, дорогой друг, склонны недооценивать простоту. Мы даем ослепить себя сложностью, меж тем как простота обычно находится куда ближе к реальности. Мир полон разных видов простоты, которые никто не замечает. И нет ничего важнее маленькой детали, когда она находится в нужном месте.

– Нечто похожее вы говорите в «Собаке Баскервилей».

– Это не я говорю, ну, или не вполне я. Эти слова написал Конан Дойл в книге, по которой потом сняли фильм.

– Вам следует допросить Карабина и Клеммера.

Я окинул его снисходительным взглядом:

– Разумеется. Я, как и вы, подозреваю, что наш уклончивый доктор слишком много утаивает. Но у нас есть более неотложное дело – миссис Дандас оправилась и чувствует себя в силах продолжить нашу беседу.

Сообщив это, я сдвинул брови, уперся взглядом в застекленную дверь террасы и после паузы добавил:

– Искушение строить незрелые теории на неполных данных – это бич нашей профессии[54]. Вместо того чтобы опираться на факты, мы станем подгонять их под нашу версию и тем самым искажать.

– А версия-то у вас есть?

– Стараюсь, чтобы не было.

Я аккуратно погасил окурок о кофейное блюдце. Потом отогнул рукав пиджака и манжету рубашки, взглянул на часы и поднялся из-за стола во всю свою костистую долговязость.

– Игра в разгаре, и нам остается только играть. Вы со мной?

Не знаю, завтрак ли так на меня подействовал, но я вдруг ощутил прилив энергии – такой же примерно, как в фильмах, когда я надевал пальто и шляпу и приглашал Брюса Элфинстоуна следовать за мной, навстречу новому приключению. Мне даже померещилось, что верный Ватсон в возмущении созерцает анаграмму королевы Виктории, инкрустированную на стене в гостиной пулями «эли» номер два[55].

Фокса тоже встал из-за стола. Восторг и преданность светились в его глазах.

– Хоть на край света.

Воодушевление и простодушная готовность сделали бы честь любому бойскауту. Я приветливо ухмыльнулся ему. Впрочем, сдержанно. Следовало держать определенную дистанцию.

– Искусство для искусства. Не так ли? Вы сами вчера сказали, что все на свете лишь игра.

– Конечно, – отозвался он. – А если в самом деле где-то бродит убийца и это он оставил нам записку…

Я остановил его одним из тех вальяжно-небрежных жестов, к которым уже начал заново привыкать.

– А в этом случае, клянусь Юпитером, да будет этот преступник достоин сам себя. И пускай, ужасаясь его преступлениям, я буду восхищаться его ловкостью.

– О господи! – в изумлении вскричал Фокса. – Вы помните не только свои роли! Вы наизусть знаете и романы о Шерлоке[56].