Последнее письмо из Греции

Мы стоим перед картиной, которая подарила мне цель, когда я потеряла смысл жизни. Ее поиски дали мне гораздо больше. Я поворачиваюсь к Тео, отрывая взгляд от чарующих мазков. Не говоря ни слова, он тащит меня в кухню, но я не могу молчать.

– Как ты думаешь, за чем он пошел? И я все еще не понимаю, почему мама подписала картины «М. Е.». Какая-то бессмыслица.

Слышу, как его отец спускается по лестнице, и пытаюсь успокоиться, готовясь к другим новостям. Он входит в кухню со шкатулкой красного дерева, словно самой большой драгоценностью. Поставив ее на деревянный столик, он жестом приглашает меня подойти к нему.

Я нерешительно иду по кухне. Бабушка тихонько стоит у кухонного островка, суровыми глазами наблюдая за разворачивающимися событиями.

Григор осторожно вынимает из шкатулки небольшие связки конвертов, укладывая их аккуратными рядами. Туго перевязанная шнурками бумага протерлась по краям, пожелтела от времени. Пододвигая их, он смотрит мне в глаза, давая понять всю силу их значимости. Он оглядывается на мать – стыдится нарушения местных традиций.

– Это письма, которые писала мне твоя мать с тех пор, как мы впервые познакомились. Каждый месяц или неделю. Не проходило дня, чтобы я о ней не думал. Ждал этих писем, они давали надежду в тяжелые времена – запретную любовь. Жаль, что ты узнаешь это от меня. Она хотела тебя защитить. Ее главное желание – уберечь тебя. Она обещала, что перед смертью обо всем тебе расскажет, но вижу, что не смогла. Я уже упоминал, почему мы не могли встречаться в открытую. К тому же она не могла остаться со мной из-за тебя и жизни в Лондоне. Ей хотелось огородить тебя от боли, сохранить семью, ваши отношения. А я не мог уехать из-за работы, рыболовства. Значит, не суждено было, и мы жили врозь.

Я чувствую себя виноватой, что мама пожертвовала ради меня настоящей любовью, отказалась от счастья. Я видела, что все годы мама тосковала по любви – ее чувство сохранилось в письмах, лежащих передо мной. Три десятилетия жажды невозможного – от этой мысли у меня внутри все переворачивается. Когда она поощряла меня действовать по зову сердца, ее наказ шел из болевой точки.

– Картины подписаны «М. Е.». Я не понимаю.

Он любовно смеется, вспоминая что-то дорогое.

– В этих буквах шифровка. Когда мы впервые встретились, на ее картинах стояло имя Линдси, мне трудно было его выговорить, я все время ошибался. Она велела произносить что-то рифмующееся, как английское «me». Такая у нас была шутка.

Я звал ее по-английски «я – me», она звала меня «ты – you», потому что оно звучало как Григориу.

Вы видели картину в кабинете, на ней твоя мать стерла имя и написала «М. Е.», чтобы никто не догадался, что работа ее.

И опять звучит поразительное эхо разговора между Тео и мной: «только ты и я…», будто судьба вмешивается и соединяет нас искоркой от их страсти, нам раньше неведомой, но кипевшей в жилах.

Григор развязывает одну стопку и, взяв письмо сверху, подталкивает его ко мне.

– Это письмо расскажет тебе все, что ты хочешь узнать.

Через кухонное окно на лежащую передо мной бумагу падают палящие лучи послеполуденного солнца.

Мама умерла несколько недель назад, но мне кажется, что это было вчера. Завязки, больше не скрепляющие туго завернутые письма, освобождают содержимое из многолетнего заточения. Тайны, упакованные и надежно спрятанные до сих пор.

Я неохотно и в то же время страстно жажду все узнать. Пылинки танцуют в осколках света, плывущего по знакомому почерку. Я делаю глубочайший вдох, в ужасе от того, как письма могут изменить не только прошлое, но и будущее. Наше будущее.

Дрожащими руками открываю письмо и читаю.