Мы успели-то сделать всего пару шагов, как вдруг она, еще с полминуты назад какая-то вся тряпичная, превратилась в сжатую пружину, вырвала свои руки из моих и, задевая на ходу танцующие пары, бросилась прочь, в темноту.
Я видел, что побежала она не в сторону отеля, она побежала к морю.
34
Я будто очнулась, убрала от Платона руки и, поддавшись внезапному импульсу, увидев, насколько глупо то, что мы сейчас делаем, нашла единственный выход – я убежала.
Сейчас мне нужно было только одно – попасть туда, где была вода.
Вода помогала мне с детства.
Когда я была совсем маленькой, родители, бывало, громко ругались, а я, чтобы успокоиться, запиралась в ванной, включала кран и долго-долго смотрела на то, как капли воды, отскакивая от сливного отверстия, попадали на стенки ванны и, преломляясь, медленно стекая, искрились, отражая электрический свет.
Слез не было.
И только вопросы адским молотом стучали в голове.
Что ж я вытворяю, зачем я так?!
Я понимаю, прекрасно понимаю, как нелепо я выгляжу сейчас даже перед самой собой!
Проклятый ком все-таки подступил к горлу и сдавил его.
Платон тут ни при чем, я при чем.
Что может быть проще: найти самой нужные слова, за все это время помочь ему хоть немного!
Ведь это можно было сделать и вчера ночью, и сегодня в обед…
Есть мужчина и женщина, море, звезды, все здесь есть – как в раю, я вот только в это во все никак не могу вписаться!
И не надо себе врать, и Николай Валерьевич тут ни при чем, и даже авария… Если она и нарушила что-то во мне, то только совсем, до конца, потому что это и так уже было нарушено давно, видимо, с самого моего рождения.
Бесконечный роман с самой собой, бесконечное самоуничтожение.
Я человек, просто не способный любить кого-то, даже себя, потому что любовь в моем извращенном представлении о ней подразумевает развороченную до мяса, до животного крика боль!
Родители любили меня, да, но теперь как будто бы предали, оставив доживать меня на этой земле одну, без их тепла и поддержки.
Профессор тоже любил меня по-своему, но физическая и моральная боль после двух лет жизни с ним давно уже перешла через все допустимые пределы.
Мужчины, те, которые у меня были?
Даже лучшие из них оказывались на поверку либо манипуляторами, либо безвольными тряпками.
Я так не хочу.
Я мечтаю что-то изменить, но не могу!
Вот он, песок, в темноте – как соль, на ощупь – скрипящий, как сахар, к черту туфли, они тебе здесь не нужны!
Самая удобная поза – это поза эмбриона.
Вот так, свернусь калачиком, покачаюсь туда-обратно, туда-обратно, когда-то же это должно отпустить…
И завтра, нет сегодня, сейчас, когда вернусь, я должна отпустить от себя этого мальчика, навсегда!
Пусть живет как жил, пусть работает, сына растит, как-нибудь проживет и дальше…
Господи, дай мне сил отказаться от него, немедленно!
Я, исчадие ада, Голем хренов, я никого в этой жизни не могу сделать счастливым, потому что я не знаю – КАК.
Швы мои сейчас как будто все разом закровоточили, я снова ощущала каждый…
Какая со мной любовь, какой секс?!
Истерзанное, фальшивое тело, взятая взаймы жизнь. Господи, прибрал бы ты меня, что ли, поскорее, к маме и папе, там рай, там нет тела, есть только душа, невесомая и свободная, как твои облака, господи…
– Лиса…
Я так и не разомкнула над головой руки.
Моя скорлупка – мое спасение.
Но я все равно услышала, как Платон (ну кто же еще?!) осторожно присел рядом.
– Лиса…
«Нет! Уходи, беги прочь к этим, к своим, они лучше, они проще и понятней, они точно тебе дадут, обдадут запахом дорогого шампанского, скажут “малыш” или “милый”. Не хочешь так?! Потому что ты не такой, да?! А кто тебе сказал о том, что ты какой-то особенный?! Все мы одинаковые, простые и примитивные машинки, только у некоторых, которые почему-то считают себя избранными, тараканы в голове заслоняют все остальное…»
– Лиса, нельзя так…
Где-то совсем близко играла музыка.
Почему я всего боюсь, зачем я так?
Нет, не тело, душа у меня истыкана скальпелем. Чтобы меня вылечить, меня любить надо, по-настоящему, как мама с папой любили, не за что-то, а просто потому, что я есть в этом мире…
Его ладонь легла мне на шею.
Стало тепло.
«Да, все так, оставайся здесь, только не говори ничего, мне же придется тебе ответить, а я не смогу…»
Он все понял и даже и не пытался что-то выяснять.
Я почувствовала его позади себя, наверное, он сел на песок (и это в белых-то штанах, которые он недавно, небось, тщательно отутюживал!).
Я подняла голову, повернулась к нему и, не глядя на него, уткнулась куда-то ему в шею и грудь.
«Я тебя как будто со самой страшной войны ждала… всю свою жизнь».
Ничего не было ни до, ни после, время остановилось здесь, в этой точке.
«Не думай сейчас о том, что придется возвращаться, возвращаться приходится всегда».
То, что мы делали дальше, было так же просто и понятно, как море, как налипший к моей влажной коже песок, как музыка с танцпола, обрывками нот вплетающаяся в нашу общую лихорадку, как все прошлые и будущие наши жизни, которые вдруг стали так прозрачны, так ясны!