Последней главы не будет

– Николай Валерьевич! Не надо, мне это неинтересно!

Я вскочила, я закричала, я хотела подойти к окну, потому что там – воздух, там, где-то там по улицам ходит Платон, там есть жизнь, настоящая простая жизнь, а я, вместо того чтобы быть там, сижу здесь и задыхаюсь от бессильного гнева за тяжелыми синими шторами. Любил он! Да он за все эти два года, что я рядом с ним, ни разу этого слова и вслух не произнес, ни в каком контексте и значении!

Я захотела выскочить из этой комнаты и вообще из этой квартиры, но профессор, мигом поймав мой порыв, встал передо мной и резко загородил проход:

– Сядь!

– Уйди. Пожалуйста…

– Присядь, душа моя, пожалуйста, я далеко не все еще тебе сказал!

– Что?! – Я закрыла лицо руками, хоть так, хоть что-то, чтоб только его не видеть.

Но его мощная, прущая во все стороны энергетика нависла надо мной тяжелой плитой.

Бесполезно все.

Надо отвечать.

– Значит, так, давай к фактам. Жить ты с ним все равно никогда не будешь… Да и сам он с тобой не будет, у него есть сын, и, похоже, это единственное сколько-нибудь важное в его никчемной жизни. Семью он вряд ли оставит, девяносто девять процентов из ста, что нет. Хорошо, я оставлю тебе этот самый один процент, и посмотри, только внимательно посмотри, что получается: того, к чему ты привыкла за долгое время, у тебя больше не будет – ни портних, ни туфелек, ни домработницы. А тебе-то ведь уже тридцать пять, глуповато это – все с нуля-то начинать с ничтожеством, который через месяцок-другой опять начнет спать с мужиками… они оттуда не возвращаются, как наркоманы, поверь, это я тебе как врач говорю и…

– Заткнись!

Я вскочила и вцепилась всеми своими десятью пальцами в белое мясо его дряблых щек.

Красные борозды на них расплылись прежде, чем он сумел оторвать мои руки.

Николай Валерьевич взвизгнул, как баба:

– Дура, опомнись! У меня завтра рано утром операция!

– Не смей…

Я бессильно опустилась на стул.

Нет у меня козырей, ни одного.

– Значит, так! – Профессор тер свои щеки с таким остервенением, словно царапины могут от этого взять и исчезнуть. – Значит, я-то забуду, я все постараюсь забыть! Уж не знаю, что там у вас произошло, не думаю, что что-то стоящее, но ты должна понимать: ему деньги твои нужны, а вернее – мои, а ради денег, да еще с такой психопатической дурой, и гей может прикинуться кем угодно!

Он все тараторил и тараторил, будто заклятие читал. Редкие седые волоски чуть шевелились на его маленькой, птичьей голове.

Да, и ведь как точно я недавно подметила: профессор похож на осторожную птичку, которая сидит на ветке и наблюдает, как другие, побольше и поглупее, борются за выживание, а сама эта птичка в дерьме не копается, нет, ей просто дико повезло: она нашла где-то для себя вкусный кусочек, держит его цепко в клюве и никуда не лезет, но за всем наблюдает, готовая в любой момент незаметно улететь и оставить всех остальных в дураках!

Прошла, по-моему, целая вечность, и рот профессора наконец-то закрылся и сжался в куриную задницу.

Ну что ж, и на словесный понос есть свой лимит!

Уходя из комнаты, он бросил на меня взгляд: так смотрят на умалишенных.

Во взгляде его больше не было ненависти, не было злобы, но в нем, напряженном, даже слегка сострадающем, читался вопрос: «Как такое возможно?!»

«Неужели ты и вправду не можешь понять, что это ты не соответствуешь миру, а не мир тебе?» – вот что хотел сказать этот взгляд.

– И, да, дорогая, – это он сказал уже в дверях, стоя боком ко мне, – будь добра, готовься к операции, она будет через неделю, не подведи меня, и так – достаточно… Кстати, твой Ромео должен небезызвестной тебе Веронике Андреевне. Я теперь ее тоже знаю, в среду делаем ей веки и колени, так вот, он должен ей порядка ста тысяч… рублей, разумеется… не помню точно, она говорила, но сумма вроде на старте была большей, чего-то он ей даже отдал, но жить за счет женщин, а спать с мужиками, как я понял, – это его формат!

Дверь аккуратно прикрылась.

«А портить материальные предметы – это не твой формат, Николай Валерьевич… Другой бы на твоем месте шарахнул бы дверью как следует, а то бы и по лицу моему с оттяжечкой так вмазал, а ты, ты… пожил, повидал всякого, чего тебе имущество-то свое портить?! Все так, все так…»

А он ведь что-то важное сказал, да!

Я вскочила и заметалась по комнате, локтем задела барный столик. Одна из бутылок звякнула о другую и, прихватив за собой фужер для шампанского на тоненькой ножке, брякнулась на пол, да и хрен с ней!

Он сказал что-то новое, да…

Вероника, потливая лицемерная хохотушка в рюшечках, живущая при сказочно богатом мужике!

Ха! Ха! Ха!

Господи, как же я их всех ненавижу… Сто тысяч на книжке у меня точно есть – пойти снять, кинуть в холеную старую рожу этой твари!

«Успокойся, не пори горячку! – отчетливо услышала я голос Платона. – Решим как-нибудь, я все это решу, тебя вообще не должно касаться это дерьмо, сядь, подыши…»

Я вздохнула глубоко, так глубоко, что закашлялась… Курить надо бросать, мы, курильщики, зависимы.

Очень, очень много у меня зависимостей, надо бы хоть часть отрубить.

Только не сегодня, в «сегодня» у меня нет выхода…