Последняя гимназия

Старопетербуржцам пришлось по душе пылкое увлечение ребят прошлым, они стали звать их на свои доклады и лекции, и шкидцы зачастили. Им определенно нравился Петроград, а романтика прошлого, окутывавшая город, делала его ещё более таинственным и привлекательным. Иошка, Кося и другие писали стихи о "камнем скованной Неве", о белых ночах, о тумане, в рассказах действовали таинственные рукописи, клады, сказания и описывался мрачный и великолепный город царей, город Петра и Медного Всадника – четвертый Рим.

Но рядом с этим с тем же увлечением подбирался и исследовался научный материал, который потом соединялся в сборники и доклады.

И здесь сказалась вся система шкидского образования. О том, что Петроград – индустриальный центр, город революции и строящегося социализма – даже не поминалось. Всё изучение строилось только на внешнем обозрении города и любовании его красотами.

Понятно, что вскоре у шкидцев надо всем поднялось увлечение архитектурой. Началось оно собственно от Сашки. Этот шкидец любил архитектуру, ему доставляло удовольствие рассматривать красивый дом, он знал все стили, формы и приемы архитектуры и всегда безошибочно и точно определял их.

Это сделалось модой.

Ни один шкидец не мог пройти мимо более или менее заметного дома, чтобы не задрать голову не начать рассуждать о его стиле…

Сегодня юнкомы очень торопились: должен был читать сам Столпянский, и опоздать было бы преступно.

С Садовой они свернули на Вознесенский, но проезжавший мимо грузовик заставил их остановиться и подняться на панель.

На углу под фонарем пивной мальчик в рваной куртке продавал искусственные цветы. Огромный букет неестественной раскраски, яркий и пестрый, словно фантастический кочан, раскачивался в его руках.

– Стойте, – вдруг крикнул Иошка. – Стойте, ребята. Да ведь это Лёнька. Честное слово, он… Лёнька.

В оборванном скуластом шкете – продавце искусственных цветов – узнали старого шкидца.

– Здорово!

– Здравствуйте, – Лёнька смущенно улыбался. Он похудел, почернел, выглядел устало и беспокойно, ребятам стало немножко жаль его.

– Торгуешь? – спросил Сашка.

– Да… Делать пока больше нечего.

– Гришка как?

– Он с газетами бегает… На остановке…

– А как же кинофабрика?… Помните, ехать собирались.

Лёнька ничего не ответил. Ребята потоптались, помолчали, было неловко и не о чём говорить.

– Торгуешь, значит? – Да.

– Так…

В пивной распахнулась дверь – к панели подкатил пролетка, и мужчина стал подсаживать в неё свою спутницу.

– Прощайте, ребята, – метнулся к извозчику Лёнька, – надо торговать. Всего хорошего!…

– Всего! – ответили шкидцы.

Часы показывали без четверти восемь, надо было торопиться в Общество на лекцию.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

В школу имени Достоевского.

При сем Институт морально-индивидуально – социального воспитания проф. Подольского препровождает Евграфова Константина 13 лет.

Основание:

Подпись:

Костя Евграфов, худенький и сутулый парнишка, по кличке Химик-Механик, стоял в учительской Шкиды, терпеливо ожидая заведующего. Бумажку свою он отдал Сашкецу. Второй воспитатель, тоже чёрный, только помоложе и повыше, с прыщиком на носу, строго приказал:

– Сними шапку.

Химик торопливо стащил черный матерчатый треух, из-под которого показалась на свет большая лохматая голова с широкими оттопыренными ушами; вздернутый красный нос новичка обиженно и громко шмыгнул.

– Чуть не каждый день присылают нам таких сопляков, – раздраженно говорил высокий воспитатель. – Я прямо не знаю, что мы с ними будем делать.

– Что-нибудь сделаем, – скромно ответил Сашкец. – Куда же им деваться, малышам?…

– Да где же в школе этому огрызку, – высокий ткнул пальцем в сторону Химика, – выдержать в день десять уроков? Он же сразу обалдеет… Школа на отборных ребят рассчитана, на способных учеников, а не на остолопов.

– Надо приспосабливаться, Кирилл Иванович… Раньше Виктор Николаевич сам ребят по распределителям отбирал, а теперь всех их без отбора шлют, коллега…

– Порядочки, – злобно фыркнул высокий. – Через эти порядочки я поэтику не могу проходить дальше,

у меня во втором классе по две ошибки в слове делают, а вы – порядочки.

– Ну что же делать, Кирилл Иванович, не гнать же их на улицу? Приспосабливаться нам с вами, выходит, надо, а не по-старому учить. Раньше у нас, говорю, отборный ученик был, таланты в некотором роде, а теперь середнячок идет, их и учить по-другому надо.

– Раньше драли их, чертей, так они и учились, – заметил дворник, укладывавший в печку дрова. – А то нынче разве наука? Баловство одно. Вы хошь бы их ремеслу учили, – сапоги шить…

– Что ты, Степан! – всполошился и взволновался Сашкец. – Это в приютах раньше одному ремеслу вместо наук учили, сапожников выпускали… И, конечно, правильно ты говоришь, что и били при этом.

– Бьют и нынче, – проворчал дворник: – а насчет наук, то раньше хоть по крайней мере сапожниками делали, а теперь у вас одни босяки выходят, беспризорники…

– Нет, то есть, как это нынче бьют? – придирчиво ввязался высокий воспитатель, ярко пылая своим багровым прыщиком. – Значит и теперь бьют, да? Значит, и у нас бьют, да? Значит, и мы бьём, да?