Последняя игра чернокнижника

— В один момент я понял, что достаточно силен и могу больше не прятаться. Поселился в деревне в пять домов и с одними стариками. И я контролировал их всех. Я заставил их меня обслуживать, готовить мне, убирать, всех переселил в одну комнату, чтобы не упускать из вида. К сожалению, они не выдерживали тотального давления на психику, начинали болеть, а после умирали. Думаю, это работало как проклятие — я лишал из возможности мыслить, а делал просто куклами, которыми управлял, а проклятия рано или поздно высасывают из человека жизнь. Но там мне удалось вернуться в человеческий облик, поднабраться еще знаний и опыта. Самое главное, я научился контролировать всплески силы — даже когда я снимал повязку, то создавал просто общий фон, не слишком разрушительный и вовремя останавливаемый. Все-таки самым страшным из того, что случилось в моей жизни, было бесконечное одиночество. Среди ходячих кукол я хотя бы немного оживал. После того, как помер последний старик, я пошел дальше — к своему восхождению. В орден пришел уже в десятилетнем возрасте. Сказал, что готов к обучению и фактически поставил ультиматум. Да, я был готов к демонстрации силы. С гордыней, присущей только ребенку, выросшему практически в изоляции, но уже успевшим осознать свое могущество, я был твердо уверен, что в случае отказа смогу их уничтожить — тогда поселюсь в их замке и заполучу в арсенал все их трактаты. Конечно, мне это вряд ли бы удалось. Но, к счастью, учителя почти единогласно приняли меня. Черную магию держат в узде, способности у многих ограничены, детей чаще предпочитают убивать злобные соседи до того, как родители догадаются отнести их в черный орден. А в мире существует необходимость и черной магии — и тут перед ними появляюсь я, сильнейший на их памяти. Доказавший, что даже с целыми глазами всю мощь умею держать в узде, а о таком даже в их талмудах не писали. И за меня взялись учителя, чтобы я стал лучшим из них. И даже им я не позволял называть себя чернокнижником, просил об этом — у меня это слово неконтролируемо ассоциировалось с факелами, вилами и беспросветной тоской. Думаю, дальше очевидно — после ордена и путешествий понял, что тщеславие во мне требует подпитки. Я выбрал стать поддержкой короны, а не владыкой мира, — все-таки то ли наследственность добродушных родителей сказалась, то ли уроки учителей даром не прошли. Хотя не исключаю, что когда-нибудь мое тщеславие снова всколыхнется до желания завоевать и разрушить весь мир, — он вдруг тихо рассмеялся.

Но я юмора не уловила. На мой взгляд, люди сами создали его и сами же сделали его силу немыслимой. А потом просто решили, что с такой силой лучше не воевать, а дружить, потому готовы были предоставить ему любую должность. Взаимовыгодный договор. Короткий приступ жалости прошел быстро — да, сострадание к судьбе ребенка можно испытать, но мне ли не знать, в каких условиях детям приходится иногда выживать? Но почему-то не все из них становятся монстрами. Я стала воровкой потому, что у меня в ту пору не хватило ума для другого выбора. Отмотала бы время назад — поступила бы иначе. А вот Ринс, возможно, выбрал лучший из доступных ему вариантов. Он стал монстром, но монстром узаконенным. Как он там выразился? «Единственным, способным шагнуть за край в случае необходимости»… Да, вероятно.

Я чуть наклонилась и прошептала:

— А можно, я кое в чем признаюсь, айх?

— Только этого и жду. Я тут не просто так ведь откровенничал.

— А не накажете? Скорее всего, у вас тут с уголовным правом такая же беда, как со всем остальным, но чистосердечное признание должно учитываться в протоколе! А еще и отвар из эсирны должен учитываться… хоть вы и его и не пьете. То есть я обозначила свою готовность сотрудничать!

— Ну да. А до этого ты пыталась меня проклясть, — он снова говорил с мягкой улыбкой. — Катя, а давай сделаем вид, что ты уже заслужила любое наказание, а жива еще только по той причине, что я так решил? Так продолжай сотрудничать, своего же здоровья ради.

Я думала несколько секунд и решилась:

— Я… украла книгу из библиотеки и пыталась ее прочитать. Большинство значков мне сразу были понятны, смысл некоторых доходил постепенно, но не всех, — на этих словах Ринс открыл глаза и уставился на меня. Я проигнорировала всасывающую черноту и бегло продолжила: — Но никакого голода у меня не возникло! Ничего такого, как вы описывали. У меня не было даже близко неуемного желания читать и читать дальше, без разницы что!

— Точно? — он чуть нахмурился.

— Точно, — я сказала совершенно честно.

Он явно задумался:

— Ну, в этом ты вряд ли врешь. Если бы ты была из нашей породы, то из библиотеки вначале не смогла бы даже выбраться, думать бы ни о чем не могла, кроме как глотать все больше и больше текстов. Резерв годами может быть нетронутым, но когда он открывается, то противостоять этому невозможно.

— Это значит, что я не чернокнижница? — уточнила с надеждой. Как-то мне очень не хотелось принадлежать именно к черным магам, если есть выбор.

— Богиня знает, что это значит, — произнесено было так, словно он выругался.