Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

— Ты меня слушай, крысенок, а то задушу, поняла, вот этими самыми, — и он поднес к ее глазам широкие ладони с короткими пальцами. Эти ладони остались в памяти Эрики на всю жизнь.

Потом раздвинул ей ножки, встал на колени и принялся лизать языком ее писю. Эрике очень захотелось писать. Но она боялась. Потом дядя на Эрику навалился. Ей было тяжело, нечем дышать. Что-то твердое дядька пихал ей в живот. Живот болел все сильнее, так сильно, что было уже невмочь. Она кричала от боли и страха, но мама не пришла на помощь. Она не слышала, а может быть, и слышала. Эрика потеряла сознание…

Когда очнулась, она лежала вся в крови. У нее болело все тело. Она не могла подняться. Весь день она пролежала на спине, и никто к ней не подошел. Она с трудом поднялась только на другое утро, оделась и, шатаясь, пошла на стадион за бутылками. На столе ни одной не было, наверно, сами унесли.

Через несколько дней пришел тот самый дядька и сказал: «Ну, крысенок, жив-здоров? Сегодня опять сделаем „шток“». Он прошел в другую комнату, поставил на стол две бутылки и сел. Эрика тихонько взяла пальтецо и выскользнула за дверь. Она пошла на стадион. Но там никого не было, и бутылок тоже не было. На улице было холодно. Тогда она двинулась на железнодорожный вокзал, слонялась у буфетов, где продают еду и питье, просила хлеба, но чаще как собачонка жалобно смотрела на людей голодными глазами, когда те ели. Изредка ей кое-что подавали. Кто хлеб, кто монетку. Однажды толстый дяденька дал целых два рубля. Эрика зорко следила — не останется ли что-то на тарелке, хотя бы откусанный хлеб или другая еда. Тут надо было успеть до того, как уборщица соберет посуду. Она Эрику ругала и гнала. Другая уборщица была более доброй. Она разрешала есть и даже, бывало, приносила девочке с кухни каши или картошки.

На вокзале она познакомилась с подростками, и они приняли ее в свою компанию. Один из них был самым старшим — командир. Ночью они проходили через зал ожидания, высматривая у спящих пассажиров, что плохо лежит, и крали. Старший, по имени Федя, собирал у компании вещи, сумки, чемоданы, рюкзаки и уносил. На следующий день он на перроне за кафе делил с ними деньги.

Жизнь у нее стала теперь веселее, не приходилось клянчить кусок хлеба и есть объедки. У нее были свои деньги, и можно было купить съестное.

Федя был красивый мальчик, чернявый, мускулистый. Правда, косоглазый, но это ничего. Эрике он очень понравился. Однажды вечером он пригласил Эрику, как он выразился, «даму», поужинать. Они сидели в буфете за столиком, ели пирожные и пили лимонад, а Федя втихую под столом подлил в стаканы водку. Эрика первый раз в жизни опьянела. Федя отвел ее на чердак одного дома. Там он Эрику целовал и сделал с ней то же, что чужой дядька. Но теперь было не так больно. И писать не хотелось. Ей нравилось, что Федя ее все время целовал. Так они побывали на чердаке еще три раза, и ей это понравилось. Но потом он Эрику на чердак больше не звал. Как-то вечером она увидела, что Федя сидит за столиком в кафе с Зиной, девочкой, которая пришла на вокзал позже, после Эрики. Эрика сильно разозлилась. Подбежала к столику и стала Зину колотить. Та закричала. Сбежались люди. Федя схватил Зину за руку, и они скрылись в толпе, а Эрику молодая женщина и подбежавший милиционер отвели в железнодорожную милицию.

Эрику долго расспрашивали. Она рассказала, что у нее нет ни отца, ни матери и ей негде жить. Ее отправили в детский приемник-распределитель, а оттуда — в детский дом.

Эрике понравилось жить в детском доме. Там было очень весело. Много ребят. Эрику зачислили в среднюю группу. Кровать ее была в большой спальне у окна. Столы в столовой — длинные, и кормили сытно, вкусно. После еды все вставали и хором кричали «спасибо». И все смеялись. Ребята всюду ходили строем, по двое взявшись за руки. Утром все ходили в школу, а после обеда под присмотром воспитательницы делали уроки. Вечером в большом зале учительница музыки играла на пианино, и дети пели пионерские песни. Все ребята были в одинаковой серой форме.

Воспитательницу Эрики звали тоже Эрика — Эрика Яновна. Совсем молодая и очень красивая. Всегда с доброй улыбкой, иногда она гладила светловолосую головку Эрики. Девочке до того нравилось жить в детском доме, что будь ее воля — осталась бы там навсегда. Но однажды зимним вечером в спальню девочек вошла директор — старая дама в темных очках. Ее дети очень боялись. Вместе с директором — мужчина и женщина. Он — коренастый, невысокого роста, лысый; она — сухощавая, длинная. Директор велела девочкам выстроиться у стены, и пришельцы стали их разглядывать, как разглядывают при покупке лошадей. Эрика однажды видела, как это делается. Осмотрели руки, велели раздеться, смотрели тело, зубы. Потом велели прочесть стишок, решить пример на счет. Эрика легко со всем справилась.

И пара остановилась возле нее.

— Хорошенькая девочка, — сказала женщина.

— Откуда? — спросил мужчина.

— Из распределителя, — отвечала директор.

— Есть у нее родители, которые могли бы возражать, предъявить претензии?

— Нет, никого у нее нет.