Последняя из единорогов

Рядились они этак с полчаса. Шмендрик требовал сотню монет, Дринн не желал дать больше сорока. Сошлись на семидесяти – половина сейчас, вторая после того, как Шмендрик возвратится, успешно выполнив дело. Дринн тут же отсчитал монеты, достав их из кожаного кошеля, что висел у него на поясе.

– Ночь вы, конечно, проведете в Хагсгейте, – сказал он. – Я буду рад дать вам кров.

Однако чародей покачал головой:

– Не думаю. Мы направимся к замку, благо, он уже близок. Скорее дойдешь, скорее вернешься. – И он улыбнулся злодейской улыбкой заговорщика.

– Замок Хаггарда опасен всегда, – предостерег его Дринн, – но опаснее всего по ночам.

– То же сказывают и о Хагсгейте, – ответил Шмендрик. – Не верьте всему, что слышите, Дринн.

Он направился к двери, Молли за ним. А у двери обернулся и улыбнулся людям Хагсгейта, горбившимся в своих красивых нарядах.

– Хочу сообщить вам свежую новость, – сказал он. – Самое профессиональное из проклятий, какие когда-либо прорычали, прокаркали или проревели в сем мире, не принесли и малейшего вреда тем, кто чист сердцем. Спокойной ночи.

Снаружи на улице лежала, свернувшись колечком, ночь, холодная, как кобра в звездной чешуе. Луна отсутствовала. Шмендрик вышагивал смело, чему-то посмеивался, позвякивал золотыми монетами. И наконец, не глядя на Молли, сказал:

– Лопухи. Так свято верить, что все маги купаются в смерти. Ладно бы еще им хотелось, чтобы я проклятие снял, – о, да я мог бы сделать это за простое угощение. За один-единственный стакан вина.

– И я рада, что не сделал! – яростно сказала Молли. – Они заслужили свою участь, и даже худшую. Оставить ребенка одного на снегу…

– Что же, не поступи они так, он не смог бы вырасти принцем. Тебе еще не случалось попадать в волшебную сказку? – Голос чародея был добр и хмелен, глаза – ярки, как новые монеты. – Герой обязан обратить пророчество в правду, а злодей обязан препятствовать этому – хотя в историях иного рода бывает и наоборот. И с самого своего рождения герой должен бедствовать, а иначе какой же он герой? Я испытал большое облегчение, услышав о принце Лире. Я давно уже ждал, когда в нашей сказке обозначится центральный персонаж.

Единорог появилась так же внезапно, как загорается звезда, и шла теперь немного впереди их, точно парус в ночи.

– Если герой сказки – Лир, то кто же она? – спросила Молли.

– Она – другое дело. Хаггард и Лир, Дринн, и ты, и я, все мы – персонажи сказки и должны идти туда, куда идет она. А единорог – настоящая. Настоящая. – Шмендрик одновременно зевнул, икнул и содрогнулся. – Нам лучше поспешить, – сказал он. – Возможно, стоило остаться в городе на ночь, но уж больно старина Дринн действовал мне на нервы. Я уверен, что облапошил его, и все же…

Молли, засыпавшей и просыпавшейся на ходу, казалось, что Хагсгейт тянется к ним, как звериная лапа, норовя задержать всех троих, окружает их, подталкивает то вперед, то назад, отчего они снова и снова бредут по собственным следам. Прошло сто лет, прежде чем им удалось добраться до окраины города, и еще пятьдесят они проплутали по влажным полям, виноградникам и припавшим к земле огородам. Молли приснилось, что с древесных верхушек на них злобно взирают овцы, что холодные коровы наступают им на ноги и сталкивают с увядающей тропы. Но свет единорога плыл впереди, и Молли следовала за ним и во сне, и наяву.

Замок короля Хаггарда украдкой вползал в небо, как слепая черная птица, что-то искавшая в ночной долине. Молли слышала шепот ее крыльев. А затем неподвижный воздух встряхнуло дыхание единорога, и Молли услышала вопрос Шмендрика:

– Сколько их?

– Трое, мужчины, – ответила единорог. – Идут за нами с тех пор, как мы покинули Хагсгейт, но сейчас ускорили шаг. Прислушайся.

Шаги, слишком тихие для такой торопливости; голоса, слишком приглушенные, чтобы сулить какое-либо добро. Чародей протер глаза.

– Возможно, Дринн устыдился того, что недоплатил своему отравителю, – пробормотал он. – Возможно, угрызения совести помешали ему заснуть. Все возможно. Возможно, у меня скоро вырастут перья.

Он взял Молли за руку и, утянув ее в жесткую впадину пообок дороги, заставил лечь. Единорог прилегла рядом, спокойная, как лунный свет.

Замерцали, точно рыбьи хвосты в темном море, кинжалы. Голос, неожиданно громкий и злой:

– Говорю тебе, мы их упустили. Прошли мимо них милю назад, когда я слышал тот шорох. Будь я проклят, если пойду дальше.

– Тише! – яростно прошептал второй голос. – Хочешь, чтобы они сбежали и выдали нас? Ты боишься волшебника, но побойся-ка лучше Красного Быка. Если Хаггард прознает о нашей половинке проклятия, он пошлет Быка и тот растопчет нас в пыль.

Первый мужчина ответил несколько тише:

– Я не боюсь. Волшебник без бороды вообще никакой не волшебник. Но мы попусту тратим время. Едва поняв, что мы преследуем их, они покинули дорогу и пошли целиной. Мы можем шнырять здесь всю ночь и ни разу не встретиться с ними.

Третий голос, более усталый, чем первые два:

– Мы и так уже прошныряли всю ночь. Посмотри туда. Заря загорается.