Последняя из единорогов

Молли почувствовала, что единорог прошла мимо по улице, развернулась и пошла назад, неспокойная, точно стенные факелы, чье пламя кланялось и извивалось. Ей захотелось выбежать к единорогу, но она лишь негромко спросила:

– А потом, когда это стало правдой?

Дринн ответил:

– С того мгновения на нас как будто дары посыпались. Наша суровая земля подобрела настолько, что огороды и сады полезли из нее сами – нам ни насаждать их не приходится, ни ухаживать за ними. Наш скот умножился, наши мастера поумнели во сне за одну ночь, воздух, которым мы дышим, и вода, которую пьем, оберегает нас от всех известных недугов. Любые печали обходят нас стороной – и происходит это, пока остальная земля, некогда столь зеленая, жухнет под рукой Хаггарда и обращается в золу. Вот уже пятьдесят лет как процветаем лишь мы да он. И кажется, будто проклятие пало на все остальное.

– «Вам с ним – пить, и вам с ним – пасть», – пробормотал Шмендрик. – Понятно, понятно. – Он осушил еще один бокал черного вина и рассмеялся. – Однако старый король Хаггард все еще правит и будет править, пока не переполнится море. Вы и ведать не ведаете, каково оно, настоящее проклятье. Давайте-ка я рассажу вам о моих невзгодах. – И на глазах его вдруг заблистали легкие слезы. – Начать с того, что мамочка никогда меня не любила. Она притворялась, но я-то знал…

Дринн прервал его, и вот тут Молли поняла, чем странны жители Хагсгейта. Каждый был хорошо и тепло одет, но лица над их добрым платьем были лицами бедняков, холодными, как привидения, и слишком голодными, чтобы есть. Дринн же продолжал:

– «Тот разрушит ваш оплот, кто из Хагсгейта придет». Как можем мы наслаждаться нашей доброй удачей, зная, что она непременно придет к концу, и конец этот станет делом рук одного из нас? Каждый день приносит нам новые богатства и приближает нас к злой судьбе. Пятьдесят лет, о чародей, мы живем в скудости, избегаем привязанностей, отвергаем людские обычаи, готовимся к приходу моря. Мы не находим в нашем богатстве – да и ни в чем другом – ни одного мгновения радости, ибо что есть радость, как не еще одна возможность утраты. Пожалейте Хагсгейт, чужестранники, ибо во всем этом гнусном мире нет города несчастнее него.

– Утраты, утраты, утраты, – заскулили горожане. – Бедные мы, бедные.

Молли Грю молча смотрела на них, а Шмендрик уважительно произнес:

– Вот что значит хорошее проклятье, вот что такое работа профессионала. Я всегда говорю, если тебе что-то нужно, обращайся к специалисту. В конечном счете это окупается.

Дринн нахмурился, а Молли пнула Шмендрика локтем. Чародей заморгал.

– О, ладно, так чего же вы от меня-то хотите? Должен вас предупредить, колдун я не очень искусный, но буду рад снять с вас это проклятие, если получится.

– Я и не принимал тебя за нечто большее того, что ты есть, – ответил Дринн, – но и такой, как есть, ты сгодишься нам, подобно любому другому. Думаю, проклятия мы трогать не будем. Если его снять, мы, возможно, и не впадем в прежнюю нищету, но и богатеть с нынешним постоянством не будем, а еще не известно, что хуже. Нет, настоящая наша задача в том, чтобы уберечь замок Хаггарда от крушения, а поскольку герой, способный разрушить его, может выйти только из Хагсгейта, это следует сделать неосуществимым. Прежде всего, мы не позволяем оседать здесь чужакам. Отгоняем их, если потребуется, силой, но чаще хитростью. Те мрачные россказни о Хагсгейте, какие ты слышал, мы придумали сами и постарались распространить их как можно шире, чтобы гостей у нас было поменьше.

И он растянул пустой рот в горделивой ухмылке.

Шмендрик, подперев подбородок костяшками пальцев, с обвислой улыбкой взирал на него.

– А ваши дети? – спросил чародей. – Как вы помешаете им вырасти и исполнить проклятие? – Он окинул харчевню взглядом, сонно вглядываясь в каждое обращенное к нему морщинистое лицо, и снова уставился на Дринна. – Впрочем, если подумать, – медленно произнес он, – у вас что же, молодых людей совсем в городе нет? В какой час детей Хагсгейта отправляют спать?

Никто ему не ответил. Молли слышала, как в ушах и глазах людей покрякивает кровь, как кожа их подергивается зыбью, будто вода под ветерком. Затем Дринн сказал:

– Детей у нас нет. Со дня, когда на нас пало проклятье, в Хагсгейте не появилось на свет ни одно дитя. – И, кашлянув в кулак, добавил: – Это представлялось нам наиболее очевидным способом одурачить ведьму.

Шмендрик откинул голову назад и разразился беззвучным хохотом, от которого заплясали факелы. Молли поняла, что чародей изрядно пьян. Губы исчезли с лица Дринна, глаза его обратились в надтреснутые фарфоровые шарики.

– Я не вижу в наших обстоятельствах ничего смешного, – сказал он. – Решительно ничего.

– Ничего, – булькнул Шмендрик, склонясь над столом и расплескав свое вино. – Ничего, прошу прощения, ничего, решительно ничего.

Ему удалось совладать с собой под гневными взглядами двух сотен глаз и ответить Дринну серьезно: