Последняя из Лунных Дев

Она прекрасно понимала, что ничего обнадеживающего там не услышит – Лиззи была к этому готова, – но по крайней мере у нее появится некое представление о возможных вариантах. У нее были кое-какие сбережения – но их явно не хватило бы, чтобы оплатить тот длинный список ремонтных работ, что составил Эндрю. Быть может, ей удастся взять под это небольшую закладную? Не огромную сумму – но так, чтобы хватило на наиболее насущный ремонт и уплату налогов, пока имение не продадут. А что, если это не выгорит? Что, если поиски покупателя затянутся на годы, а не на месяцы? Она тогда рискует лишиться права выкупа. От этой мысли у Лиззи даже скрутило в животе.

Она пошарила в бумажнике в поисках монет для парковочного автомата. Пять центов и два пенни – это было все, что она нашла. Она оглядела ближайшие заведения на Центральной улице, ища, где разменять десятидолларовую купюру. Выбор оказался невелик: почта, клиника хиропрактики, цветочный магазин, который, судя по всему, по понедельникам не работал, и кофейня.

Лиззи с отвращением поглядела на вывеску:

Пробуждение и бодрость

Свежесваренный кофе

Место последней скандальной выходки Ранны. Никуда не делось. Чего уж точно нельзя было сказать о ее матери. Впрочем, после той позорной эскапады Ранне, безусловно, нельзя было оставаться в Сейлем-Крике.

Ранне тогда случилось заметить, как две женщины без стеснения разглядывают ее, подняв к лицу стаканы с латте. И она принялась разыгрывать припадок эпических масштабов, на чем свет стоит честя набожных с виду дамочек, которые по воскресеньям «подставляют другую ланиту», а на все остальные шесть дней недели превращаются в ядовитых гадюк. Наверное, на этом ей можно было бы и уйти – если бы она сумела остановиться. Но Ранна никогда и ничего не делала наполовину. А потому вместо того, чтобы удалиться, она прошла в самую середину кофейни, воздела руки над головой и во имя всех женщин рода Лун – и здравствующих, и почивших – призвала проклятие на все до единой живые души Сейлем-Крика. Как будто подобное вообще было возможно!

Это псевдопроклятие, надо сказать, произвело желаемый эффект, в считаные минуты очистив кофейню. Однако нежеланный эффект тоже имел место – в виде появившейся вскоре полиции, которая прибыла расследовать угрозу населению, о которой уже успели сообщить с полдюжины горожан. Но в итоге Ранне ничего вменить не смогли. Нигде не было прописано никаких законов, касающихся проклятий, безадресных словесных угроз или чего-то подобного.

Слух об этом инциденте распространился по городу, точно лесной пожар, и гневные выкрики о том, что надо наконец что-то делать с «этой Лунихой и ее отродьем», стремительно нарастали. И вот на следующий день после общегородского всенощного бдения Ранна сложила вещи в свой «каблук», прикарманила из керамического кувшинчика на холодильнике хранившуюся там у Альтеи «на всякий пожарный» мелочь и исчезла в неизвестном направлении, оставив своих мать и дочь разгребать последствия.

И вот теперь, восемь лет спустя, одна из того самого «отродья» собиралась зайти в ту же самую кофейню и попросить разменять ей купюру. От этой мысли у Лиззи аж вспотели ладони. Может, ей просто взять да рискнуть получить штраф за парковку? Но ведь это же просто смешно! Лиззи решительно развернулась и заставила себя войти в двери с тренькающими медными колокольчиками.

Заведение за годы ничуть не изменилось. Вдоль желтых стен стояли старые и исцарапанные, круглые одноногие столики. С подвесных, плетенных в стиле макраме держателей для горшков свисали пышные папоротники. Стоя в очереди, Лиззи просматривала меню на меловой доске, однако ее взгляд то и дело устремлялся к женщине за кассой. На ней не было бейджика с именем, но выглядела она как-то смутно знакомо.

Лиззи проследила, как та приняла заказ у стоявшего перед ней мужчины, низким голосом повторила его для бариста: «Булочку с кленовым сиропом и некрепкий латте макиато для Брендона», – затем вскрыла завернутый в бумажку столбик четвертаков, а мужчина перешел в очередь на получение. Все еще возясь с оберткой для мелочи, женщина закрыла кассовый аппарат и, наконец, подняла глаза:

– Что для вас, уважаемая? – Тут она широко заулыбалась, забыв сразу про обертку от «столбика»: – Лиззи Лун… Вы же Лиззи, верно?

Лиззи расправила плечи, пытаясь понять выражение лица этой женщины. Был ли в нем страх? Или, может, высокомерие? Впрочем, Лиззи решила, что для нее это не важно.

– Да, я Лиззи.

У женщины сразу потеплело лицо.

– Я уже слышала, что вы вернулись. Мне очень грустно было узнать, что ваша бабушка скончалась. Она была такой чудесной женщиной. Очень хорошим и душевным человеком.

– Простите, мне немного неловко, – произнесла Лиззи, смущенная этим нежданным проявлением доброжелательности, – мне ваше лицо показалось знакомым, но я никак не вспомню вашего имени.