Последняя любовь поэта

Песен Феокрита историк афинских демагогов раньше не читал. Начал думать о поэте только тогда, когда он приехал в Лампсак. Пожалел, что Феокрит не ученый и не философ — больше было бы чести для города. В славу новых поэтов Идоменей верил плохо, но с кем ни заговаривал о госте Неофрона, все повторяли одно и то же — да, он знаменитый поэт. Вся ойкумена знает Феокрита. Приходилось верить и ценить — таких людей уже давно не бывало в Лампсаке, Узнав об исчезновении поэта, Идоменей огорчился не меньше, чем его почитатели. Что напишут потом о Лампсаке, если здесь в самом деле оборвутся дни Феокрита?.. Хотелось ему навестить Неофрона — тоже ведь эпикуреец, но не решился, Знал, что у него сейчас самое горячее время.

К тому же. если Феокрит погиб или погибнет, для Неофрона вечный позор. Как он мог отпустить гостя куда-то в горы всего с тремя рабами? Нет, нельзя идти к Неофрону...

Скуповатый старик расщедрился. Купил неплохую сетку для волос. В лавке сказал, что надо сделать подарок племяннице, самолично отнёс её Эвное, но ничего от неё не узнал.

XII

Феокрит и Миртилла медленно поднимались по горной тропинке среди густых зарослей диких маслин, земляничных деревьев и колючих кустов каменного дуба.

Рабов с ними не было. Как только дошли до подножия первых гор, Феокрит приказал всем троим, не заходя в Лампсак, идти в деревню на берегу Геллеспонта у устья речки Родиуса и там ждать его возвращения. Отсчитал рабам достаточно оболов на пропитание. Обещал еще и наградить потом, если будут вести себя как следует и их не опознают. На всякий случай дал и табличку — письмо, чтобы не приняли за беглых. Наказал не пьянствовать, не болтать с кем попало, не заводить знакомств с матросами. Сказал еще, чтобы побольше купались и лежали на солнцепеке — надо прибавить загара за эти дни. Для чего надо, не объяснил, но рабы обещали исполнить все в точности. Платон, говорят, провинившихся рабов сам никогда не бил — приказывал бить другим. Феокрит и другим не приказывал, но слуги боялись, как бы, разгневавшись, он их не продал. Тогда прощай спокойная жизнь без палок, без розг, без зуботычин... Очень им хотелось дознаться, куда же это хозяин пойдет с гетерой, но знали, что спрашивать нельзя.

Поэт и его подруга шли в одних хитонах. Некого было стыдиться в этом пустынном горном лесу. На побережье уже началось знойное лето. Здесь, в горах, была поздняя весна, хотя солнце палило так же жарко, как и на равнине. Но зелень высоких дубов не успела еще потемнеть, кроны их пропускали солнечные лучи, а густая невысокая трава была усеяна белыми брызгами анемонов. Где осталось побольше влаги, цвели низкорослые лиловые ирисы, гиацинты и нежно-розовые крапчатые лилии. Пели дрозды. По временам с деревьев срывались парочки пёстрых удодов и с испуганными криками скрывались в лесу.

Феокрит шёл ровным, неторопливым шагом человека, привычного к горам. На спине у него топорщился немалой величины кожаный мешок с широкими лямками. Миртилла тоже старалась шагать так, как её не раз уже учил Феокрит. Знала, что торопиться нельзя. Когда впервые отправилась с ним побродить по горам, храбрилась, пробовала бегом взбегать на крутые скаты, но дыхания не хватало, перед глазами плыли зеленые круги начинало мутить, и неопытная горожанка опускалась на землю. Еще раз сказала себе, что Феокрита надо слушаться. Все он умеет лучше нее.

Поклажи Миртилла не несла — только всегдашняя сумка поэта с восковыми табличками и разными мелочами висела у нее через плечо. Будь Феокрит один, шел бы много быстрее, но он знал, что подруге это не по силам.

Как только замечал, что Миртилла начинает уставать, ласково брал ее за руки, ycаживал на траву. Развязав сумку, вынимал полотенце, обтирал ее вспотевшее лицо, шею, плечи.

Когда взошли наконец на первый гребень, он засомневался выдержит ли?

— Милая, измучилась ты... Вернемся-ка лучше. Отдохнем, да и домой...

Миртилла вздрогнула. Только начали и бросить... Прижалась к его плечу:

— Нет, нет. Пойдем дальше. Я привыкну, Феокрит... Так чудно здесь...

— Смотри, родная моя. Не разболелась бы ты...

— Ну что ты! Я же здоровая. Никогда не болею. Только к горам непривычна.

И она старалась дышать ровно, хотя сердце еще прыгало. Гладила ласковую руку, обнимавшую ее стан.

— Посидим немного и пойдем. Смотри, Феокрит, какая красота...

Вдали блестел серебристо-голубой Геллеспонт. Лампсак казался темно-зеленым озерком с чуть видными отмелями серых домов. На том берегу крохотный Каллиполь тонул в жемчужном мареве. Мраморные острова Пропонтиды — Офиуса, Галона, Прокопнес, неясно белели среди лазоревой глади. Миртилла задумчиво покусывала дубовый листик.

— Без тебя прожила бы весь век и не узнала, как хорошо в горах. Вторая весна…

— Это ещё что, Миртилла,— совсем невысокие горы, а в высоких горах за один день можно увидеть и лето, и весну от конца до начала, и самую настоящую зиму.

— Ты бывал в таких?

— Раз только. И знаешь, где — в Ливии[53]...

— Да что ты?.. Там же, говорят, такая жарища, что все люди черные