Последняя мистификация Пушкина

А те­перь спро­сим се­бя: ска­жи Пуш­кин Врев­ской, что он де­рет­ся на ду­эли из-за На­та­льи Ни­ко­ла­ев­ны или, на­при­мер, из-за Алек­сан­д­ри­ны, ста­ла бы под­ру­га по­эта так не­оп­ре­де­лен­но вы­ра­жать­ся по по­во­ду вы­сыл­ки Дан­те­са? Оче­вид­но, что ей бы­ла из­вест­на при­чи­на, ко­то­рая де­ла­ла яв­ных уча­ст­ни­ков этой тра­ге­дии не со­всем ви­нов­ны­ми или, луч­ше ска­зать, не глав­ны­ми ви­нов­ни­ка­ми ги­бе­ли по­эта. И тут не­воль­но из «те­ни» вы­хо­дит сви­де­тель­ст­во Вуль­фа.

В нем со­дер­жал­ся по­ря­док ве­щей, ко­то­рый де­лал ду­эль, дей­ст­ви­тель­но, не­из­беж­ной – об­стоя­тель­ст­ва, в ко­то­рые Врев­ская, при всем же­ла­нии, не мог­ла вме­шать­ся. Ес­ли бы речь шла о лю­бов­ном тре­уголь­ни­ке, она спо­соб­на бы­ла пе­ре­убе­дить по­эта, в край­нем слу­чае, по­ехать к На­та­лье Ни­ко­ла­ев­не. Но как она мог­ла ос­та­но­вить Пуш­ки­на, же­лав­ше­го по­ки­нуть сто­ли­цу, пре­ж­де все­го, из-за че­ло­ве­че­ской и твор­че­ской не­сво­бо­ды. Раз­ве что до­б­рать­ся до ца­ря и ска­зать ему, что он до­вел по­эта до край­но­сти?! Или раз­вес­ти Дан­те­са и Ека­те­ри­ну, что­бы они ос­та­ви­ли се­мью по­эта в по­кое?! Спо­соб, ко­то­рым Пуш­кин пред­ла­гал раз­ру­бить этот узел, уже не ка­зал­ся чрез­мер­ным. На ее вос­кли­ца­ние, что за ду­эль мо­гут по­ве­сить, по­эт от­ве­чал, что, ско­рее все­го, со­шлют в Ми­хай­лов­ское, а это как раз то, что на­до. Ба­ро­нес­са ку­пит зем­лю, а он бу­дем с жен­кой у нее под бо­ком, в са­мом име­нии, в пол­ном ее рас­по­ря­же­нии.

Врев­ская, ко­неч­но, воз­ра­жа­ла и за­да­ва­ла во­про­сы ес­те­ст­вен­ные в ее по­ло­же­нии. Она го­во­ри­ла Се­мев­ско­му, что

Пуш­кин сам со­об­щил ей о сво­ем на­ме­ре­нии ис­кать смер­ти. Тщет­но та про­дол­жа­ла его ус­по­каи­вать, как де­ла­ла то при ка­ж­дой с ним встре­че. Пуш­кин был не­пре­кло­нен. На­ко­нец, она на­пом­ни­ла ему о де­тях его. «Ни­че­го, - раз­дра­жи­тель­но от­ве­чал он, - им­пе­ра­тор, ко­то­ро­му из­вест­но все мое де­ло, обе­щал мне взять их под свое по­кро­ви­тель­ст­во»[548].

В ее сви­де­тель­ст­ве при­сут­ст­ву­ет та са­мая фра­за о на­ме­ре­нии по­эта ис­кать смер­ти, на­де­лав­шая столь­ко шу­ма. От­ве­чая на во­про­сы Се­мев­ско­го, уже под­го­тов­лен­ные «Вос­по­ми­на­ния­ми» Сол­ло­гу­ба, Врев­ская, ве­ро­ят­но, не су­ме­ла оп­ре­де­лен­но вы­ра­зить мысль и про­сто по-жен­ски со­гла­си­лась с тем, что по­эт, дей­ст­ви­тель­но, го­тов был к смер­ти. Это сле­ду­ет из строя са­мой фра­зы. Оче­вид­но, по­эт объ­яс­нял под­ру­ге, по­че­му да­же в слу­чае его ги­бе­ли, се­мья бо­лее вы­иг­ра­ет, не­же­ли он от­ка­жет­ся от за­ду­ман­но­го и бу­дет про­дол­жать ни­щее и бес­прав­ное су­ще­ст­во­ва­ние в Пе­тер­бур­ге. Пуш­кин впра­ве был рас­счи­ты­вать, что царь, ви­дя ре­зуль­тат сво­ей без­дея­тель­но­сти, вы­пол­нит обе­ща­ние по­кро­ви­тель­ст­во­вать се­мье по­эта, дан­ное еще при но­ябрь­ской ау­ди­ен­ции.

И вот тут в раз­го­вор вме­шал­ся Вульф. Он по­пра­вил се­ст­ру, пре­крас­но по­ни­мая, к ка­ким не­до­ра­зу­ме­ни­ям при­во­дят по­доб­ные ого­вор­ки. Бу­ду­чи пер­вым «ин­тер­вьюе­ром» се­ст­ры, хо­ро­шо зная Пуш­ки­на и все об­стоя­тель­ст­ва ду­эль­ной ис­то­рии, Вульф сде­лал оп­ре­де­лен­ный вы­вод, ко­то­рый не ос­тав­лял мес­та до­мыс­лам: «Пе­ред ду­э­лью Пуш­кин не ис­кал смер­ти…».

То­гда, в 1865 го­ду, об этом уже мож­но бы­ло го­во­рить. Но по­про­буй кто-ни­будь из се­мьи Оси­по­вых-Вульф в 1837 или да­же в 1842 го­ду гро­мо­глас­но зая­вить, что по­этом дви­га­ла не рев­ность, а же­ла­ние из­ба­вить­ся от опе­ки ца­ря, он не толь­ко за­чис­лил бы се­бя и сво­их близ­ких в со­труд­ни­ки по­эта и про­тив­ни­ки вла­сти, но и ли­шил бы бу­ду­ще­го се­мью Пуш­ки­на. Имен­но, это име­ла в ви­ду Оси­по­ва, ко­гда пи­са­ла Тур­ге­не­ву, что «поч­ти ра­да, что вы не слы­ха­ли то­го, что го­во­рил он пе­ред ро­ко­вым днем».

Вы­зов

Боль­шую часть дня, 25 ян­ва­ря, Пуш­кин про­вел с Врев­ской. Ла­жеч­ни­ков захо­дил к по­эту, но не за­стал его до­ма. Бли­же к ве­че­ру Пуш­кин вер­нул­ся на Мой­ку, и че­рез не­ко­то­рое вре­мя с же­ной и Алек­сан­д­ри­ной от­пра­вил­ся к Вя­зем­ским, где ему вновь пред­стоя­ло встре­тить­ся с че­той Гек­кер­нов.

Пуш­кин все еще на­хо­дил­ся под впе­чат­ле­ни­ем от раз­го­во­ра с три­гор­ской под­ру­гой. Гля­дя на ок­ру­жаю­щее ве­се­лье, он раз за ра­зом воз­вра­щал­ся к мыс­ли о при­ня­том ре­ше­нии. Сын Вя­зем­ско­го Па­вел за­ме­тил, что

25-го ян­ва­ря Пуш­кин и мо­ло­дой Гек­керн с же­на­ми про­ве­ли у нас ве­чер. Обе се­ст­ры бы­ли спо­кой­ны, ве­се­лы, при­ни­ма­ли уча­стие в об­щем раз­го­во­ре[549].

Не­при­ну­ж­ден­ная ат­мо­сфе­ра ве­че­ра, на­по­ми­нав­ше­го се­мей­ную идил­лию, спро­во­ци­ро­ва­ла по­эта на оче­ред­ной экс­т­ра­ва­гант­ный по­сту­пок. Че­рез не­сколь­ко дней, вер­нув­шись от уми­раю­ще­го по­эта, кня­ги­ня Вя­зем­ская под­роб­но опи­са­ла это со­бы­тие в пись­ме к Е.Н.Ор­ло­вой, до­че­ри Н.Н.Ра­ев­ско­го:

Смот­ря на Жор­жа Дан­те­са, Пуш­кин ска­зал мне: