Стало быть, Наталья Николаевна соглашалась не на тайное любовное свидание, а на дружескую встречу без посредников – разница существенная, но как ее объяснить непосвященным. Тут ведь пришлось бы говорить о позоре сестры! Да и кто поверит в искренность чувств жены поэта, когда сами чувства находились в смятении.
Дантес нравился Наталье Николаевне. Он умел льстить женскому самолюбию. Как писал Н.М. Смирнов, приятель поэта,
красивой наружности, ловкий, веселый и забавный, болтливый, как все французы, Дантес был везде принят дружески, понравился даже Пушкину… Наталья Николаевна, быть может, немного тронутая сим новым обожанием, невзирая на то, что искренно любила своего мужа, до такой степени, что даже была очень ревнива, или из неосторожного кокетства, казалось, принимала волокитство Дантеса с удовольствием[32].
Смирнов несколько сгущает краски: ведь ревновала Наталья Николаевна к жене Смирнова Александре Осиповне, урожденной Россет, с которой поэт был особенно дружен. Ей первой он показывал свои новые произведения! Тут развивалась интрига, определившая, в свою очередь и сложные отношения Натальи Николаевны к Дантесу.
Надо ли говорить, что никакой дружбы между мужчиной и женщиной не существует, что скрытое терпеливое ухаживание одной из сторон может длиться годами, принимая вид дружеского жертвенного участия, что удобство таких отношений мнимое, сродни вялому наркотическому опьянению, и грозит неизбежной расплатой.
Надо ли говорить, что все это в теории! А на практике, как приятно обманываться на свой счет, полагая, что на твою долю выпадет исключение, что в нужный момент будут найдены нужные слова, тем более, что и родной человек поддерживал якобы дружеские отношения с другой женщиной!
Когда, после январского, а затем и февральского объяснений Дантес предложил ей дружбу, Наталья Николаевна приняла ее, как бы в ознаменование их обоюдной готовности сопротивляться преступной страсти, и ради интереса сестры, безоговорочно влюбленного в кавалергарда. Наивная?! Отнюдь. Смятенная – куда вернее! Расчетливая Вяземская
предупреждала Пушкину относительно последствий ее обращения с Геккерном. «Я люблю вас, как своих дочерей; подумайте, чем это может кончиться!» — «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду».
Впрочем, княгиня не скрывала, что тон таких отношений задавался поэтом:
Пушкин сам виноват был: он открыто ухаживал сначала за Смирновою, потом за Свистуновою (ур. гр. Соллогуб). Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама она оставалась ему верна, и все обходилось легко и ветренно[33].
Какое коварное, предательское по отношению к другу обобщение! Но кто сказал, что дружба между Вяземской и Пушкиным была счастливым исключением, а не развивалась по тем же законам утаенной страсти?! Вот она и вырвалась наружу, как вулканическая лава, и все полетело кубарем. Конечно, поэт, был виноват, что дружил с женщинами, но эта дружба нисколько не охлаждала его отношений с женой, а, наоборот, будоражила их. После женитьбы Пушкин не столько ухаживал за женщинами, сколько позволял им ухаживать за собой. Это нисколько не противоречило интересам семьи, а лишь интриговало Наталью Николаевну.
Ее любовь к поэту выразилась еще и в том, что она попыталась освоить опыт Пушкина, ловко играющего интересами противоположного пола. Она собиралась дружить с Дантесом, то есть поддерживать отношения, которые сложились у них за два года светского общения. Пушкин назвал это «двухлетним постоянством».
Ахматова подхватила фразу, сказанную поэтом в состоянии наивысшего раздражения, и резанула правду-матку:
Легенда о многолетней, возвышенной любви Дантеса идет от самой Натальи Николаевны[34].
Что ж в этом есть своя логика. Дружба между мужчиной и женщиной всегда держится на мифе о «возвышенной любви» одной из сторон.