Последняя мистификация Пушкина

Дос­той­на удив­ле­ния раз­ность ме­ж­ду го­су­дар­ст­вен­ны­ми уч­ре­ж­де­ния­ми Пет­ра Ве­ли­ко­го и вре­мен­ны­ми его ука­за­ми. Пер­вые суть пло­ды ума об­шир­но­го, ис­пол­нен­но­го доб­ро­же­ла­тель­ст­ва и муд­ро­сти, вто­рые не­ред­ко жес­то­ки, свое­нрав­ны и, ка­жет­ся, пи­са­ны кнутом…»

за­кан­чи­ва­лось NB: «Это вне­сти в Ис­то­рию Пет­ра, об­ду­мав»[236], о чем не при­ня­то го­во­рить, по­сколь­ку не­воз­мож­но, да­же из кон­тек­ста, вос­ста­но­вить, на чем же, в дей­ст­ви­тель­но­сти, ос­та­но­вил­ся по­эт. И во­об­ще скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что эта мысль при­над­ле­жа­ла не Пуш­ки­ну, а бы­ла им ус­лы­ша­на или вы­чи­та­на, а за­тем вос­про­из­ве­де­на для кри­ти­че­ских за­ме­ча­ний. Во вся­ком слу­чае, от­кры­вая «Ис­то­рию Пет­ра» и опи­сы­вая по­теш­ные за­ба­вы мо­ло­до­го ца­ря, его друж­бу с ино­стран­ца­ми, по­эт впол­не оп­ре­де­лен­но вы­ра­зил свое мне­ние о го­су­дар­ст­вен­ной дея­тель­но­сти ре­фор­ма­то­ра:

Так на­чал­ся важ­ный пе­ре­во­рот, впо­след­ст­вии им со­вер­шен­ный: ис­треб­ле­ние дво­рян­ст­ва и вве­де­ние чи­нов.[237]

За­пис­ка Ка­рам­зи­на бы­ла на­пи­са­на в 1811 го­ду для тес­но­го ве­ли­ко­кня­жеско­го кру­га, и вы­зва­ла то­гда не­удо­воль­ст­вие Алек­сан­д­ра I - от­нюдь не поклон­ни­ка пред­ка-ре­фор­ма­то­ра. Что уж го­во­рить о Ни­ко­лае, ко­то­рый спал на сол­дат­ской по­ход­ной кро­ва­ти и ви­дел се­бя Пет­ром Ве­ли­ким?! Кто ри­ск­нул бы от­кры­то рас­ска­зать ему об ошиб­ках ку­ми­ра, пусть да­же бле­стя­щих? При­мер Чаа­дае­ва уже го­во­рил о мно­гом. А рус­ский ден­ди и ори­ги­наль­ный мыс­ли­тель по­зво­лил се­бе все­го лишь усом­нить­ся в дос­то­ин­ст­вах рус­ско­го на­ро­да - в его спо­соб­но­сти сле­до­вать за­ве­там Пет­ра! Вот ес­ли бы За­пис­ку ка­ким-то чу­дом уда­лось опуб­ли­ко­вать, то вы­ход пуш­кин­ской «Ис­то­рии Пет­ра» уже не вы­гля­дел бы ог­лу­ши­тель­ной оп­ле­ухой вла­сти «аля-чаа­да­ев», а про­дол­жил бы де­ло од­но­го из са­мых ав­то­ри­тет­ных и при­знан­ных лю­дей Рос­сии.

Но, как из­вест­но, пуб­ли­ка­цию за­пре­ти­ли в кон­це ок­тяб­ря - за не­де­лю до по­яв­ле­ния ано­ни­мок - и, на­до ду­мать, не без по­мо­щи Ека­те­ри­ны Ан­д­ре­ев­ны. В са­мой мо­ти­ви­ров­ке от­ка­за со­дер­жал­ся скры­тый на­мек на уча­стие в «экс­пер­ти­зе» близ­ко­го Ка­рам­зи­ну че­ло­ве­ка: «так как она (за­пис­ка - А.Л) в свое вре­мя не пред­на­зна­ча­лась со­чи­ни­те­лем для пе­ча­та­ния».

Алек­сандр I, не­со­мнен­но, взял с ис­то­ри­ка сло­во со­хра­нить со­дер­жа­ние За­пис­ки в тай­не. Но ка­ким об­ра­зом об этом уз­на­ли цен­зо­ры? Ста­ло быть, они об­ра­ти­лись к Ека­те­ри­не Ан­д­ре­ев­не за разъ­яс­не­ни­ем, от­ку­да поя­вил­ся столь опас­ный до­ку­мент, и она со­чла нуж­ным дать ему ха­рак­те­ри­сти­ку, впол­не уст­раи­ваю­щую власть, но не Пуш­ки­на? Ведь Ека­те­ри­на Ан­д­ре­ев­на очень за­бо­тилась об ан­гель­ском по­до­бии сво­его му­жа, по­рой до бес­па­мят­ст­ва и по­те­ри вся­ко­го нрав­ст­вен­но­го чув­ст­ва. На тре­тий день по­сле ги­бе­ли по­эта она с вос­тор­гом пи­са­ла сы­ну:

Го­су­дарь вел се­бя по от­но­ше­нию к не­му и ко все­му его се­мей­ст­ву, как ан­гел... Ко­гда В(аси­лий) А(ндрее­вич) Ж(уков­ский) про­сил г(осу­да)ря во вто­рой раз быть сек­ре­та­рем его для Пуш­ки­на, как он был для Ка­рам­зи­на, г(осу­да)рь при­звал В(аси­лия) А(ндрее­ви­ча) и ска­зал ему: «По­слу­шай, бра­тец, я всё сде­лаю для П(уш­ки­на), что мо­гу, но пи­сать как к Ка­рам(зи­ну) не ста­ну; П(уш­ки­на) мы на­си­ло за­ста­ви­ли уме­реть, как хри­стиа­ни­на, а Ка­рамз(ин) жил и умер, как ан­гел». Что мо­жет быть спра­вед­ли­вее, тонь­ше, бла­го­род­нее по мыс­ли и по чув­ст­ву, чем та сво­его ро­да сту­пень, ко­то­рую он по­ста­вил ме­ж­ду эти­ми дву­мя ли­ца­ми?[238].

Ка­рам­зи­ной и в го­ло­ву не при­хо­ди­ло, что сво­им сер­деч­ным вос­кли­ца­ни­ем, она, ед­ва отой­дя от гро­ба по­эта, при­сое­ди­ни­лась к су­ду над Пуш­ки­ным, про­ти­во­пос­тав­ляя ему сво­его «ан­ге­ло­по­доб­но­го» му­жа за од­но с дру­гим «ан­ге­ло­по­доб­ным» - Ни­ко­ла­ем. Мяг­ко­сер­деч­ный Тур­ге­нев по-сво­ему, не без сму­ще­ния, объ­яс­нил это не­до­ра­зу­ме­ние:

Ко­неч­но так: го­су­дарь не мог вы­хва­лять жизнь Пуш­ки­на, умер­ше­го на по­един­ке и от­дан­но­го им под во­ен­ный суд, но он от­дал долж­ное сла­ве рус­ской, оли­це­тво­рив­шей­ся в Пуш­ки­не[239].