Последняя мистификация Пушкина

Тут не бы­ло ни­че­го стран­но­го. В на­ча­ле три­дца­тых го­дов, ко­гда мо­ло­дая че­та Пуш­ки­ных пе­ре­се­ли­лась из Мо­ск­вы в Пе­тер­бург, их час­то ви­де­ли на да­че у Стро­га­но­вых. Уез­жая за гра­ни­цу в ап­ре­ле 1834 го­да, имен­но, граф пе­ре­дал по­эту тот са­мый лис­ток из «Франк­фурт­ско­го жур­на­ла», где го­во­ри­лось об об­лас­кан­ном вла­стью по­эте. Вер­нул­ся Стро­га­нов из-за гра­ни­цы пе­ред са­мым нача­лом ду­эль­ной ис­то­рии, а по­то­му не ус­пел об­на­ру­жить свое дву­ли­чие, в пол­ной ме­ре про­сту­пив­шее по­сле смер­ти по­эта.

О древ­ней и но­вой Рос­сии

Впро­чем, о ка­кой по­те­ре ли­ца мож­но го­во­рить в род­ст­вен­но-дру­же­ском ок­ру­же­нии? Взять хо­тя бы Ека­те­ри­ну Ан­д­ре­ев­ну Ка­рам­зи­ну - на что оби­де­лась вдо­ва ис­то­ри­ка? Тур­ге­нев хва­лил «За­пис­ку о древ­ней и но­вой Рос­сии...», за­пре­щен­ную цен­зу­рой к пе­ча­та­нью в пуш­кин­ском «Со­вре­мен­ни­ке», на­хо­дя в ней объ­яс­не­ние мно­гих рос­сий­ских бед, а Ка­рам­зи­ну про­сто раз­дра­жа­ли вспо­ми­на­ния о весь­ма спор­ной, а по но­вым вре­ме­нам и опас­ной, ра­бо­те му­жа. Меж­ду тем, пуб­ли­ка­ция этой за­пис­ки мог­ла спа­сти Пуш­ки­на, осо­бен­но в час­ти, ка­сав­шей­ся ха­рак­те­ри­сти­ки прав­ле­ния Пет­ра I! Там со­дер­жа­лись идеи край­не не­об­хо­ди­мые по­эту:

Явил­ся Петр... По­том­ст­во воз­да­ло усерд­ную хва­лу се­му бес­смерт­но­му го­су­да­рю и лич­ным его дос­то­ин­ст­вам и слав­ным под­ви­гам. … Но мы, рос­сия­не, имея пе­ред гла­за­ми свою ис­то­рию, под­твер­дим ли мне­ние не­све­ду­щих ино­зем­цев и ска­жем ли, что Петр есть тво­рец на­ше­го ве­ли­чия го­су­дар­ст­вен­но­го?.. И, сла­вя слав­ное в сем мо­нар­хе, ос­та­вим ли без за­ме­ча­ния вред­ную сто­ро­ну его бле­стя­ще­го цар­ст­во­ва­ния?[217]

Дав­но ста­ло хо­ро­шим то­ном го­во­рить о про­ти­во­ре­чи­вом от­но­ше­нии Пуш­ки­на к фи­гу­ре Пет­ра, как о не­дос­тат­ке его ис­то­ри­че­ско­го об­ра­зо­ва­ния. Ме­ж­ду тем, Пуш­кин соз­на­тель­но при­сое­ди­нял­ся к ка­рам­зин­ским па­ра­док­сам, ко­то­рые в юно­сти ка­за­лись ему сви­де­тель­ст­вом не слиш­ком по­сле­до­ва­тель­но­го ума ис­то­ри­ка:

И, ба­буш­ка, за­тея­ла пус­тое! До­кон­чи нам «Илью-бо­га­ты­ря[218].

Что де­лать, мысль се­мей­ная все­гда про­ти­во­ре­чи­ва?! Как мо­жет мать от­не­стись к сы­ну-пре­да­те­лю, или отец к сы­ну-вра­гу, или брат к опол­чив­ше­му­ся бра­ту? Не­у­жто ска­жет – в те­бе нет ни­че­го мое­го! А ес­ли ска­жет – не­у­жто не по­чув­ст­ву­ет, что ре­жет по жи­во­му, по соб­ст­вен­ной пло­ти?! Пуш­кин, не стес­ня­ясь, на­зы­вал Пет­ра раз­ру­ши­те­лем, но не от­тор­гал его, не пре­да­вал­ся той же сла­до­ст­ной, раз­ру­ши­тель­ной си­ле, ко­то­рая ов­ла­де­ла са­мо­держ­цем. По­эт вслед за Ка­рам­зи­ным ут­вер­ждал ус­та­ми ле­то­пис­ца Пи­ме­на:

О страш­ное, не­ви­дан­ное го­ре!

Про­гне­ва­ли мы бо­га, со­гре­ши­ли:

Вла­ды­кою се­бе ца­ре­убий­цу

Мы на­рек­ли»[219],

и раз­де­лял па­фос ис­то­ри­ка:

Умол­чим о по­ро­ках лич­ных; но сия страсть к но­вым для нас обы­ча­ям пре­сту­пи­ла в нем гра­ни­цы бла­го­ра­зу­мия. Петр не хо­тел вник­нуть в ис­ти­ну, что дух на­род­ный со­став­ля­ет нрав­ст­вен­ное мо­гу­ще­ст­во го­су­дарств, по­доб­но фи­зи­че­ско­му, нуж­ное для их твер­до­сти.…Ис­ко­ре­няя древ­ние на­вы­ки, пред­став­ляя их смеш­ны­ми, хва­ля и вво­дя ино­стран­ные, го­су­дарь Рос­сии уни­жал рос­си­ян в соб­ст­вен­ном их серд­це[220].

В пуш­кин­ском про­заи­че­ском от­рыв­ке «Гос­ти съез­жа­лись на да­чу», на­пи­сан­ном пред­по­ло­жи­тель­но в 1830 го­ду, рус­ский, объ­яс­няя ис­пан­цу не­лов­кое по­ве­де­ние рус­ской ари­сто­кра­тии, ука­зы­вал, пре­ж­де все­го, на на­сле­дие «птен­цов гнез­да Пет­ро­ва»:

оча­ро­ва­ние древ­но­стью, бла­го­дар­ность к про­шед­ше­му и ува­же­ние к нрав­ст­вен­ным дос­то­ин­ст­вам для нас не су­ще­ст­ву­ет. Ка­рам­зин не­дав­но рас­ска­зал нам на­шу Ис­то­рию. Но ед­ва ли мы вслу­ша­лись - Мы гор­дим­ся не сла­вою пред­ков, но чи­ном ка­ко­го-ни­будь дя­ди, или ба­ла­ми двою­род­ной се­ст­ры. За­меть­те, что не­ува­же­ние к пред­кам есть пер­вый при­знак ди­ко­сти и без­нрав­ст­вен­но­сти[221].

В на­бро­сках ста­тьи о рус­ской ли­те­ра­ту­ре по­эт под­твер­дил ту же мысль:

Ува­же­ние к ми­нув­ше­му - вот чер­та, от­ли­чаю­щая об­ра­зо­ван­ность от ди­ко­сти[222].

Петр пер­вым про­де­мон­ст­ри­ро­вал не­ува­же­ние к про­шло­му и рас­сла­бил нрав­ст­вен­ное мо­гу­ще­ст­во го­су­дар­ст­ва. Это хо­ро­шо по­ни­ма­ли и вра­ги Рос­сии. В «Ис­то­рии Пет­ра» Пуш­кин при­во­дил при­мер убий­ст­вен­ного ар­гу­мен­та, ко­то­ры­м поль­зо­вал­ся крым­ский хан, под­би­вая ту­рец­ко­го сул­та­на к вой­не с россияна­ми:

Он пи­сал к сул­та­ну, что Петр, нис­про­вер­гая древ­ние обы­чаи и са­мую ве­ру сво­его на­ро­да, уч­ре­ж­да­ет всё на не­мец­кий об­ра­зец…, что, еже­ли сул­тан не за­кон­чит ми­ра, то сей опас­ный но­во­вво­ди­тель не­пре­мен­но по­гиб­нет от сво­их под­дан­ных[223].