Последняя мистификация Пушкина

С Пуш­ки­ным так час­то про­ис­хо­ди­ло: на­чи­нал с од­но­го, а за­кан­чи­вал дру­гим. Воз­мож­но, не хо­тел по­вто­рять­ся. В на­ча­ле мая по­эт был в Мо­ск­ве и много го­во­рил с Чаа­дае­вым о сво­их ис­то­ри­че­ских за­ня­ти­ях. По­сле это­го раз­го­во­ра фи­ло­соф на­пи­сал Тур­ге­не­ву в Па­риж:

У нас здесь Пуш­кин. Он очень за­нят сво­им Пет­ром Ве­ли­ким. Его кни­га при­дет­ся как раз кста­ти, ко­гда бу­дет раз­ру­ше­но все де­ло Пет­ра Ве­ли­ко­го: она явит­ся над­гроб­ным сло­вом ему[254].

Чаа­да­ев знал, на ка­ком ос­но­ва­нии Пуш­кин го­то­вит Пет­ру «над­гроб­ное сло­во». По­эт не стал по­вто­рять­ся и пе­ре­пи­сал пись­мо в при­ми­ри­тель­ном то­не, лишь в об­щих чер­тах под­твер­ждая свою по­зи­цию и как бы при­сое­ди­ня­ясь к фа­та­ли­сти­че­ской мыс­ли Ка­рам­зи­на, что

ве­ли­кий муж са­мы­ми ошиб­ка­ми до­ка­зы­ва­ет свое ве­ли­чие: их труд­но или не­воз­мож­но из­гла­дить – как хо­ро­шее, так и ху­дое де­ла­ет он на­ве­ки. Силь­ною ру­кою да­но но­вое дви­же­ние Рос­сии; мы уже не воз­вра­тим­ся к ста­ри­не![255].

На обо­ро­те чер­но­во­го лис­та он на­пи­сал: «во­рон во­ро­ну глаз не вы­клю­нет; а хоть и вы­клю­нет, да не вы­та­щит». Но то, что осо­бен­но его вол­но­ва­ло, что со­став­ля­ло его боль и гро­зи­ло серь­ез­ны­ми не­при­ят­но­стя­ми, он пе­ре­нес в бе­ло­вик поч­ти без из­ме­не­ния:

Ва­ша бро­шю­ра про­из­ве­ла, ка­жет­ся, боль­шую сен­са­цию. Я не го­во­рю о ней в об­ще­ст­ве, в ко­то­ром на­хо­жусь. Что на­до бы­ло ска­зать и что вы ска­за­ли, это то, что на­ше со­вре­мен­ное об­ще­ст­во столь же пре­зрен­но, сколь глу­по; что это от­сут­ст­вие об­ще­ст­вен­но­го мне­ния, это рав­но­ду­шие ко все­му, что яв­ля­ет­ся дол­гом, спра­вед­ли­во­стью, пра­вом и ис­ти­ной, ко все­му, что не яв­ля­ет­ся не­об­хо­ди­мо­стью. Это ци­нич­ное пре­зре­ние к мыс­ли и к дос­то­ин­ст­ву че­ло­ве­ка[256].

Де­ла се­мей­ные не так силь­но рас­страи­ва­ли по­эта, как гряз­ная воз­ня, ко­то­рая раз­вер­ну­лась во­круг его име­ни в ли­те­ра­тур­ном со­об­ще­ст­ве. Прой­дет чуть боль­ше не­де­ли, и 19 де­каб­ря Пуш­кин про­чи­та­ет бул­га­рин­ский от­вет мо­с­ков­ским жур­на­лам, в ко­то­ром из­вест­ный про­тив­ник по­эта хва­ст­ли­во про­воз­гла­сит, что его дав­нее пред­ска­за­ние о па­де­нии зна­ме­ни­то­го Пуш­ки­на, на­ко­нец, пол­но­стью сбы­лось.

Кто он, Бул­га­рин – та­лант­ли­вый ли­те­ра­тур­ных по­ден­щик, со­труд­ник Третье­го от­де­ле­ния, не­сча­ст­ный суп­руг, при­тес­няе­мый нем­кой-же­ной?[257] Пре­ж­де все­го он - ру­пор, на­брав­ше­го си­лу раз­но­чин­но­го дво­рян­ст­ва, вы­тес­няв­ше­го из об­ще­ст­вен­ной жиз­ни пред­ста­ви­те­лей древ­них ро­дов, яр­чай­ший пред­ста­ви­тель за­щит­ни­ков но­во­го по­ряд­ка ве­щей, о ко­то­рых по­эт пи­сал еще в на­ча­ле сво­их ис­то­ри­че­ских за­ня­тий в «Опы­те от­ра­же­ния не­ко­то­рых не­ли­те­ра­тур­ных об­ви­не­ний»:

И на ко­го жур­на­ли­сты на­ши на­па­да­ют? ведь не на но­вое дво­рян­ст­во, по­лу­чив­шее свое на­ча­ло при Пет­ре I и им­пе­ра­то­рах и по боль­шей час­ти со­став­ляю­щее на­шу знать, истин­ную, бо­га­тую и мо­гу­ще­ст­вен­ную ари­сто­кра­тию - pas si bete.(они не так глу­пы (фр.)- А.Л.). На­ши жур­на­ли­сты пе­ред этим дво­рян­ст­вом веж­ли­вы до край­но­сти. Они на­па­да­ют имен­но на ста­рин­ное дво­рян­ст­во, кое ны­не, по при­чи­не раз­дроб­лен­ных име­ний, состав­ля­ет у нас род сред­не­го со­стоя­ния, со­стоя­ния поч­тен­но­го, тру­до­лю­би­во­го и про­све­щен­но­го, со­стоя­ния, кое­му при­над­ле­жит и боль­шая часть на­ших ли­те­ра­то­ров[258].

При­чис­ляя рус­ских пи­са­те­лей, имею­щих глу­бо­кие дво­рян­ские кор­ни, к треть­ему со­сло­вию, Пуш­кин, без­ус­лов­но, имел в ви­ду и се­бя. Но это бы­ло горь­кое при­зна­ние. Ко­гда Бул­га­рин по­пы­тал­ся серь­ез­но ос­по­рить ро­до­вой ари­сто­кра­тизм по­эта, опуб­ли­ко­вав в сво­ей га­зе­те ува­ров­ский па­ск­виль, буд­то пре­док Пуш­ки­на Ган­ни­бал «был ку­п­лен шки­пе­ром за бу­тыл­ку ро­му», по­эт раз­ра­зил­ся ед­ким сти­хо­твор­ным пам­фле­том, из­вест­ным как «Моя родословная»:

По­нят­на мне вре­мен пре­врат­ность,

Не пре­ко­слов­лю, пра­во, ей:

У нас но­ва ро­ж­день­ем знат­ность,

И чем но­вее, тем знат­ней.

Ро­дов дрях­лею­щих об­ло­мок

(И по не­сча­стью не один),

Бо­яр ста­рин­ных я по­то­мок;

Я, брат­цы, мел­кий ме­ща­нин.

Не тор­го­вал мой дед бли­на­ми,

Не вак­сил цар­ских са­по­гов,

Не пел с при­двор­ны­ми дьяч­ка­ми,

В кня­зья не пры­гал из хох­лов,

И не был бег­лым он сол­да­том

Ав­ст­рий­ских пуд­ре­ных дру­жин;

Так мне ли быть ари­сто­кра­том?

Я, сла­ва бо­гу, ме­ща­нин…[259].