будучи в курсе всех обстоятельств, которые привели к этой дуэли, я ожидала какого-нибудь взрыва. Мне никто не писал из Петербурга, но тех писем, которые получали князья Козловской, Волхонской, гг. Кайсаров, Крузенштерн, Очкин, было достаточно, чтобы здесь распространились все те слухи, которые ходили в Петербурге по поводу замужества м-ль Гончаровой.[340]
Ольга Сергеевна догадывалась, что с братом происходили важные изменения, поэтому она с такой болью и жадность восприняла весть о человеке, который мог подтвердить или опровергнуть ее подозрения. 17 марта она сообщила отцу:
Вревский только что написал мужу, что жена его все дни находилась подле Александра, но письмо его так коротко, что он не сообщает даже, вернулась ли она в деревню (в Тригорское – А.Л.) …«Она находит, что он счастлив, что избавлен тех душевных страданий, которые так ужасно его мучили последнее время его существования»[341] - и ничего к этому не прибавляет.[342]
Загадка Е.Н.Вревской требует отдельного обсуждения. Здесь же важно заметить: страшный вывод – «он счастлив, что избавлен тех душевных страданий» - не вызвал у сестры никакого протеста. Более того, он как бы перекликался с внешне нейтральным замечанием из ее письма: «он (Пушкин - А.Л.) очень занят своими делами и в плохом настроении».
Вполне вероятно, что в тот день, 5 января, когда поэт писал письмо сестре, его посетил Д.Е.Келлер, ранее приглашенный поэтом у Мейендорфа. Странной была эта встреча. Историк вспоминал:
Недели за три до смерти историографа Пушкина был я по его приглашению у него. Он много говорил со мной об Истории Петра Великого. ...Александр Сергеевич на вопрос мой, скоро ли мы будем иметь удовольствие прочесть произведение его о Петре, отвечал: «Я до сих пор ничего еще не написал, занимался единственно собиранием материалов: хочу составить себе идею обо всем труде, потом напишу историю Петра в год или в течение полугода и стану исправлять по документам»[343].
Последняя фраза поэта, если ее рассматривать в целом, а не отдельными цитатами, вызывает много вопросов и даже недоумение. Известно, что после смерти Пушкина Жуковский нашел рукопись «Истории Петра» на его рабочем столе – 31 рабочая тетрадь – и, оформив ее, отослал царю на ознакомление, после чего она, преодолев цензурные препоны, была разрешена к печати как вполне самостоятельное произведение. Выходит, поэт сознательно вводил Келлера в заблуждение? Но делал это как-то неубедительно. Как можно серьезно отнестись к утверждению: «напишу историю Петра в год или в течении полугода»?! Разве речь шла не о большой исследовательской работе, идея которой к тому же еще и не оформилась?
Впрочем, как стало известно из фрагмента дневника Келлера, восстановленного И.Фейнбергом, Пушкин в течение полуторачасовой беседы дал понять историку, что и с «идеей обо всем труде» не все так просто:
Он раскрыл мне страницу английской книги, записок Брюса о Петре Великом, в котором упоминается об отраве царе<вича> Алексея Петровича, приговаривая: «Вот как тогда дела делались».[344]
Стало быть, идея существовала! Келлер замарал эту фразу, понимая, какую страшную угрозу она таила в себе.
Очевидно, что поэт вел с историком свою игру. И тут самое время задать вопрос: а зачем, собственно, Келлер приходил к Пушкину? Одного приглашения здесь явно недостаточно. Вот если бы историк принес поэту часть переводимых им для царя записок Гордона! Но из дневника видно, что он зашел просто так - из вежливости. Из вежливости задал Пушкину больной вопрос: «скоро ли мы будем иметь удовольствие прочесть произведение его о Петре»?! И получил столь же «вежливый» отказ.