Последняя охота

Сыщик запаниковал, прицепил кобуру к поясу, надел пальто. Помни о достоинстве французского офицера, товарищ! Он подскочил к двери, но створки уже распахнулись, и полицейские с оружием наперевес ворвались в жемчужину Баухауса.

На него никто не обращал внимания – им требовалась графиня, а не паршивый французский легавый, с самого начала смотревший не в ту сторону. Появился Кляйнерт. Он не изображал триумфатора, но и не выглядел пришибленным, хотя его достало шедшее зигзагом расследование. Комиссар постарел на тысячу лет и не был похож ни на функционера, ни на мушкетера, скорее уж на Льва Троцкого за несколько дней до смерти.

Кляйнерт смерил Ньемана взглядом и молча присоединился к своим людям, обыскивавшим комнаты. Где Ивана? «Только она может вытащить меня из этого дерьма!» Ньеман ошибался.

– Ну что, довольны собой? – спросила она, появившись на пороге.

– Ивана… – пробормотал он.

Его мозг превратился в отрезвляющую камеру. Возвращение в реальность после ночи любви обернулось крахом.

– Все прояснилось – без вашего участия, – добила его хорватка.

– Не тяни, рассказывай.

– Главное вы уже знаете: последний звонок Шуллер сделал графине.

– Это ничего не доказывает.

– Но позволяет предположить, что доктор сказал нечто, заставившее ее отправиться в лабораторию.

– Это голословное утверждение на грани провокации… – Ньеман покачал головой. – Никто не видел там Лауру.

– Ошибаетесь! Один из тамошних блаженных заметил ее внедорожник на парковке в момент убийства.

Полицейские ходили туда-сюда у него за спиной, переговариваясь на языке, который он научился ненавидеть уже в детстве. Язык нацистов. Язык подонков. Синеватые лучи фар смешивались со светом нарождавшегося дня и превращали оконные стекла в абстрактные картины.

Ньеман, загнанный в клетку Фарадея[48], чувствовал себя арестантом, приговоренным к изгнанию. Не за то, что совершил реальные преступления. За вопиющую глупость и наивность.

59

Ивана и Кляйнерт работали всю ночь. Отчет о звонках Шуллера пришел под утро, а до того они арестовали или выписали ордера на арест главных членов ассоциации «Черная кровь». Комиссар не заморачивался ни процедурой, ни объективными фактами. Он закинул сети, «зацепил» всех, кто мог располагать хотя бы крупицей информации, и сделал это в обход коллег из Штутгарта. Теперь они возвращались в Центральный комиссариат Фрайбурга, чтобы провести допросы. Не факт, что Ньеману повезет в этом поучаствовать. Он сидел сзади и как благоразумный ребенок смотрел в окно. Спасибо уже за то, что не зачислили в «подозреваемые».

Кляйнерт что-то лопотал в рацию, Ивана сосредоточилась на своем айпаде – очевидно, изучала новую информацию на немецком.

– Какого черта вы делаете? – угрюмым тоном спросил Ньеман комиссара.

– Объявляю в розыск Лауру и предупреждаю пограничников, чтобы отслеживали ее.

– Глупости.

Кляйнерт в зеркало бросил на француза убийственный взгляд.

– Заткнитесь, Ньеман. Вы ошибались с самого начала расследования – во всем. Доставали нас идеей несчастного случая на охоте – и что же? Пшик! Утверждали, что Черные охотники напали на графиню – выяснилось обратное: собака защищала Лауру от вас. Потом вы проедали нам плешь историей о семейном проклятии – версия оказалось пустышкой. Последним стал номер насчет усыновления, якобы это и есть мотив убийства. Что нам это дало? Еще один труп. Теперь у нас есть настоящая подозреваемая, и мы не отцепимся от нее только потому, что ваша хваленая интуиция подсказывает, что мы не правы.

Ивана за все время ни разу не посмотрела на Ньемана, не сказала ему ни слова. Эмоции лейтенанта сыщик «читал» по коротко стриженному упрямому затылку.

– И какой же мотив у Лауры? – спросил он.

– Она узнала, что Юрген не был ее родным братом.

– То есть вы признаете, что усыновление – корень всего дела. Черные охотники…

Ивана повернулась, положив руку на досье, собранное Кляйнертом.

– Ваша история не выдерживает критики, Ньеман. Сначала вы говорили, что они убийцы. Потом перевели их в ранг защитников Гейерсбергов. Теперь утверждаете, что охотники устраняют только наследников…

– Они наблюдатели и охранители. Убивают «запасных» детишек.

– Когда тем исполнится тридцать? Хотите сказать, это продолжается не первое столетие?

Ивана устроилась поудобнее и уставилась на дорогу. Солнце, как старинный кинопроектор, штриховало ее профиль светом и тенью.

Асфальтовая лента тянулась вдоль нескончаемого леса, навевая Ньеману мысли о Ландах, где в девятнадцатом веке обновили весь массив деревьев. Гейерсберги наверняка поступили так же. Чем гуще лес, тем больше в нем дичи…

– Ваша идея не выдерживает критики еще по одной причине, – сказала Ивана, не глядя на комиссара.

– И по какой же?

Она повернулась, и Ньеман увидел на ее лице сочувствие своим дурацким концепциям. Уж лучше бы злилась…

– По вашей логике, усыновленный ребенок всегда был старшим во фратрии, поскольку родителям не удавалось завести собственного.

– Именно так.

– Значит, устраняемый сын неизменно оказывался первым ребенком семьи.

– Да.