Последняя патриотическая

Сеня стоит на сыром асфальте, заложив руки за спину, без папахи на седой голове, низкорослый и коренастый.

– Верите ли вы мне, бойцы?

– Верим! – эхом на весь двор.

– Ваш командир Хмель оступился, – показывает Сеня пальцем на виноватого. – Подходи, – говорит он уже ему.

Хмель торчит где-то на фланге и сейчас сквозь строй – расступись море, говно плывет – тяжело ползет к середине. Толстый, как бомба, пузо через ремень, на затылке папаха, нараспашку горка, под ней голубая тельняшка. Пшеничные усы, соловые, бессмысленные глаза. Подошел и стоит – тихий, будто вырвали сердце.

– Командир оступился, – миром гасит Сеня восстание. – Чтобы здесь всё затихло, чтобы не было новых жертв, командира нужно убрать. Может, и временно. Это решать вам самим.

Хмель пыхтит рядом в усы и исподлобья водит глазами, как бык: где ж все бойцы, что лягут за него до последнего?

Из строя только два казака за Хмеля:

– Батя!.. За батей пойдем!.. За батю ляжем!..

– Трое уже легли! – обрывает их Сеня. – И виноват ваш батенька Хмель. Вы сегодня – неуправляемая банда. Будете вступать в Донскую казачью дивизию – вот ваше будущее. Это уже решено. Это единственный способ всех вас спасти. «Беркута» больше нет! Снимайте шевроны. Вы вне закона.

Особняком от всех остальных стоит группа военных. Кто-то из них:

– А нам что теперь?

«Россияне?», – подозреваю я сразу.

– Вас здесь нет! – резко дает усечь Сеня.

Точно!

– Вопросы есть у кого? – заканчивает он сходку.

– Кто ответит за кровь? – раздается в тишине голос.

И замер на месте уже начавший рассыпаться строй.

И что-то отвечает Сеня, да ничего по делу. Всё расплывчато и размазано. Будто и не было никакого убийства. Будто и не Хмель должен за всё отвечать.

Так закончилась история с бунтом Хмеля. Только два дня проговорили без дела. Он так и остался у власти. «Синяя база» осталась за «Беркутом», который пусть даже и вне закона.

А с «Оплотом» разговаривал уже Сеня. «Синяя», «Семерка» и «Пансионат» вступают в казачью дивизию, и «Оплот» их больше не трогает.

Тени колонны

В сё У нас не клеится в «Беркуте». То лезет в дела Михалыч, то нам заминируют фронт, то Сочи с Севером делят бойцов, то едет нас разоружать «Оплот», то хочет расстрелять Клуни, то гасим мятеж у Хмеля, то сами уже вне закона. Топчемся почти месяц, не взяли колонну. А каждый вечер сидим всей разведкой, пока веки не падают; в комнате сигаретный дым, на столе кофе, печенье, патроны с гранатами. И всё время сбой. Не хватает информации. Ко всем бедам еще нищета – нет тепловизора. У укров есть точно, попрешь на рожон – рога завернут. Не Чечня, когда ночью ходили в засаду. Теперь хоть при белом свете ползи.

Раз вернулся из Донецка Север, привез тепловизор.

– Языка! – резко упростил он задачу.

Арчи – командир разведки, «бешеная собака», как его здесь зовут, вскочил как подкинутый. И в эту же ночь перешел с группой фронт. Хотел сесть в деревне напротив, да там уже шерстила украинская разведка. В деревне обе и встретились. Обе на расстоянии засекли врагов в тепловизор. Обе уклонились от драки. Арчи вернулся через пару часов. Пустой, как рука бедняка. Мы поругались, но извлекли из этой неудачи кой-какие уроки.

Днем в городе на рынке подходит женщина.

– Долго будет всё продолжаться? – без возмущения, с какой-то усталостью обреченных спрашивает она.

– Когда-нибудь кончится, – стоим мы с Ордой, выбирая себе сигареты.

– Нам, значит, с голоду подыхать?

– Россия не бросит! – верю я в то, что сказал.

Всё чаще и больше летит с той стороны фронта. Наступает вечер, и на улицах уже нет людей. Рано в домах гаснет свет и кончается в городе жизнь.

На следующий день приказ по войскам: оружие наготове – в 13.00 прорыв в город трехсот боевиков «Айдара». Мы весь день сидим начеку.

Завтра уходит пулеметчик Казах. Вечером зашел ко мне попрощаться.

– Конечно, совсем не надеюсь, но останусь очень признателен, если про меня будет строка, – стоит он уже в гражданском, только в руках та самая панама из Афганистана, его талисман.

Казах что-то напел на ухо четверым местным из отряда: Зему, Роще, Шаману и Снейку. Позвал их с собой в Россию, якобы служить в сотый ДОН, где у него имеется блат. Те согласились, собрались в дорогу. Всё это в тайне, чтобы вдруг никто не узнал. Эти четверо молчали несколько дней и в самый последний пошли ко мне за советом. Я поначалу даже одобрил, но сел, поразмыслил, подался к Орде и Японцу.

– Какой сотый ДОН! – шумел Японец в четырех стенах комнаты. – Это же шушера уголовная! Наркоманка дырявая! У нее даже вен на ногах уже нет! Ресницы повыпали… Я эту тварь сразу почуял! Заманит сейчас пацанов, погубит их всех.

– Чего сидишь? Давай сюда Зема! – дергает меня за рукав Орда.

Все четверо имели с нами один разговор, после которого передумали ехать. А Казах шмыгнул поутру один, подозрительно тихо и странно. Север, узнав уже утром об этой истории, распорядился найти Казаха, арестовать да выяснить обстоятельства. Но опоздали.