Последняя роза Шанхая

Он смотрел, как она уходит, когда солдат толкнул его обратно на предназначенную для них территорию. Эрнест хотел окликнуть ее и спросить: что случилось? Почему она не с Ченгом? И простит ли она его? Но он не мог вымолвить ни слова. Он бросил ее, когда был богат, а теперь, потеряв свое состояние и свободу, было бы бессмысленно просить ее руки. И все же он был рад увидеть ее лицо, благодарен за то, что забрел без надежды и цели на границу района и пригляделся к женщине в платье служанки. Это была она. Словно бессвязный сон, видение с далекого неба, цветной рисунок над пыльной улицей.

Она изменилась, но кто бы не изменился? Она ненавидела его, но чего еще он мог ожидать? Он все еще любил ее. Он всегда будет любить ее.

* * *

Зима наступила рано.

Держа палочку для еды замерзшими пальцами, Эрнест прижал большой палец к таро, которое держал в другой руке, и сдвинул палочку вперед. Черная кожура легко соскользнула. Время от времени он останавливался, чтобы размять онемевшие от зимнего холода пальцы. Закончив соскабливать кожуру, он положил таро в бамбуковую корзину у своих ног. У похожего на картофелину овоща с черной кожей и пушком, плоть была бледной, как камень. До сих пор он никогда не видел таро. Он долго учился чистить эти клубни палочкой для еды. Кто бы мог подумать, что китайская палочка окажется такой универсальной?

За чистку таро ему платили две сладкие картофелины. Сладкий картофель был крестьянской едой, но для японцев клубни таро стоили дороже. Благодаря этой работе он выжил здесь, в гетто. Это было не так уж плохо. У большинства людей не было таро, которое можно было бы почистить. В нищете и изоляции, с которыми он смирился, Эрнест тоже не видел ничего плохого. Он считал это своим наказанием, шансом понять свою неудачу и возможностью искупить вину.

Вдалеке раздался звук ревущих двигателей. Он поднял глаза. В конце застроенной лачугами улицы, рядом с военной базой, на бронированных машинах ехала группа японских солдат в зеленых зимних куртках. Они покидали базу или, возможно, участвовали в других учениях на окраине. Он не знал, что происходит на войне, кто выигрывал, а кто проигрывал. Японцы по – прежнему покупали таро, и это все, что ему нужно было знать.

Старый Лян, его домовладелец и работодатель, наклонился, чтобы собрать очищенные клубни таро в корзину. Позже он нарежет их и продаст на рынке, а жена Старого Ляна соберет кожуру, вымоет, рассортирует и приготовит на ужин. Ничто не тратилось впустую.

– Смотри, смотри. Твоя цицзы здесь. – Ваша жена здесь.

Эрнест поднял глаза. На другой стороне улицы к нему быстро шла Голда в когда-то красной полушинели, которая почернела от постоянной носки. Он не удивился, что старый Лян принял Голду за его жену. С тех пор как Эрнест переехал в гетто, Голда очень часто сидела на его бамбуковой койке, накрывалась соломенным матрасом, разговаривала, заливалась слезами, потом говорила еще больше. Устав, она крепко обнимала его.

У него не хватало духу оттолкнуть ее. Но когда она хотела большего, он мягко отказывал ей. В браке, казалось, совершенно не было смысла. Они были заключенными, без гроша в кармане, без будущего.

Нет. Не кизи. Эрнест покачал головой. Он не мог правильно произнести это слово, особенно букву «ц». Айи могла бы поправить его, но Старый Лян не говорил по-английски. Он также не понимал, что значит «подруга». Но он был добр, как и его стареющая жена, которая родила тринадцать детей и потеряла десять. На самом деле, большинство китайцев, исконных жителей гетто, которые остались в этом районе, были добры к ним.

– Эрнест. – промолвила Голда, задыхаясь. – Ты должен прийти. Мистера Шмидта рвет.

Старик страдал от сильной зубной боли и несколько дней не мог есть. Он заболел то ли дизентерией, то ли тифом.

– Идем. – Эрнест направился по Уорд-роуд, где услышал шепот молитв из приюта для студентов иешивы. Он даже не взглянул в их сторону. Когда-то он зашел в синагогу в поисках утешения, теперь же у него не было никакого интереса видеть учеников или слушать их молитвы.

Добравшись до двухэтажного деревянного здания, где жил мистер Шмидт, Эрнест нырнул под низкий проем и подошел к койке старика. В комнате, где находилось около пятидесяти беженцев, было холодно и темно без керосиновой лампы, шумно от стонов и бормотания. В углу, за занавеской, кричала роженица, несколько голосов просили ее тужиться. Возле занавески мальчик в рваной рубашке, запинаясь, читал стихи на иврите. Эрнесту захотелось похлопать мальчика по плечу и посоветовать поберечь силы.

– Мистер Шмидт, может, съедите сегодня немного сладкого картофеля? – Эрнест внимательно посмотрел на старика. От него воняло рвотой, и при свете, проникающем через дверной проем, его кожа казалась желтой, как промытая картошка.

– Эрнест? О, Эрнест. Рад тебя видеть. Я чувствую себя дерьмово. – Его голос был хриплым.

– Что случилось с вашим лицом? – На его лице виднелось два глубоких пореза.

– Думаю, меня укусила крыса. Это плохо сказалось на моих старых костях.

Эрнест положил руку на лоб старика. Он был обжигающе горячим.