Последняя роза Шанхая

Пока они раскатывали тесто, мистер Шмидт печально напевал свою песнь:

– Моисей сказал: «Я стал пришельцем в чужой земле». Действительно. Мы все пришельцы в чужом мире!

Знакомый страх, овладевший Эрнестом в Берлине, вернулся. Мышцы его руки стало сводить судорогой, и рука не переставала дрожать. На всякий случай он надевал перчатки, и когда люди приходили в его пекарню, он предлагал им сесть, съесть теплую буханку хлеба, выпить стакан соевого молока и улыбался, чтобы они чувствовали себя лучше. В конце концов, его положение было лучше, чем у них. У него была любимая, он владел бизнесом.

Эрнест часто думал о своих родителях, поэтому однажды посетил синагогу Охель Рахель, построенную двоюродным дедом сэра Сассуна. Он не знал, что хотел увидеть, входя в величественный вестибюль с рустованными колоннами. Проходя мимо десятков одетых в белое студентов иешивы, прибывших в прошлом году из Европы с поддельными паспортами, Эрнест сел у круглого окна рядом с ковчегом, в котором хранились свитки Торы. Перед ним были пустые стулья и столы, и свечи, словно забытые кем-то. Он слышал несколько молитв, произносимых студентами, но не мог присоединиться, потому что не знал, о чем они молились. Потом он чихнул. Смутившись, он встал и ушел.

Через несколько дней он снова посетил синагогу. Община была обнесена стеной, окна заклеены смоляной бумагой, и внутри царил полумрак, но на этот раз он чувствовал себя спокойно. Он вдохнул воздух, пронизанный лучами бледного дневного света, проникающего через дверь. Он слышал жужжание крылатых маленьких мух, порыв ветра и слабую молитву, похожую на отдаленный голос. Это место казалось огромным, бесконечным, полным непостижимых законов, как великий задумчивый разум.

Он положил руку на стул перед собой. Подлокотник был влажным от непрекращающегося дождя и полированным от многочисленных рук, касавшихся дерева до него, и ему предстояло стать ещё более гладким, ведь в будущем его будут касаться снова и снова. Он задавался вопросом, чувствовали ли его родители то же самое, когда приходили в молитвенный дом, – единение, пульс жизни, ощущение, будто ты стал частью традиции, которая связывала прошлые и грядущие поколения. Он не был религиозным человеком, но все равно оставался евреем.

Он молился. За Лию и своих родителей, чьи лица, улыбки, голоса и хмурые взгляды навсегда останутся на алтаре его воспоминаний. За Мириам, которую он разочаровал, но всегда будет защищать. За Айи, которую он любил и всегда будет любить, и за мистера Шмидта, за людей, работающих в его пекарне, и за беженцев в Шанхае, которые были его новой семьей, для которых безопасность и комфорт оставались труднодостижимыми. Он желал им света мира, вечных радостей, несломленного духа на долгие годы.

* * *

Однажды днем, когда пекарня уже закрывалась, он уходил с Голдой и тут заметил молодого парнишку, крадущегося за окном. Он дрожал, поскольку был без пальто и шляпы, на одной ноге у него был белый спортивный кроссовок, на другой – черный оксфордский ботинок. Беженец, австриец, инстинктивно понял Эрнест.

– Не хочешь ли немного хлеба? – Он пригласил его войти, и Голда ушла за стаканом соевого молока и оставшейся буханкой хлеба. Они сидели, пока парень поспешно поедал предложенное.

Его звали Зигмунд Баум, он действительно был австрийцем, прибывшим в Шанхай на океанском лайнере, и сейчас проживал в общежитии в районе Хункоу с примерно восемью тысячами беженцев. Зигмунд сказал, что у них были большие проблемы. Они были последней группой беженцев, прибывших в Шанхай, и в течение нескольких месяцев «Джойнт» оказывал им поддержку, предоставляя еду и медицинскую помощь. Но после нападения на Поселение восемь тысяч беженцев были предоставлены сами себе, не получали ни медицинской помощи, ни еды и были вынуждены ютиться в старом здании с антисанитарными условиями, где четыреста человек делили два примитивных туалета. У них не было поддержки ни от одной страны, никто из богатых британцев или американцев больше не помогал им, и они потеряли связь с мисс Марголис, представителем «Джойнта».

Эрнест нахмурился, вспомнив о доверенности в шарфе, который бросила ему социальный работник общественной организации.

– Я видел ее в грузовике, когда ее отправили в лагерь.

– Лагерь? Где? Мы должны найти ее.

Но как? Никто не знал, где находится этот лагерь. Он мог быть расположен на юге Поселения, или к северу от района Хункоу, или внутри японской военной базы, или даже на острове недалеко от Японии.

– Она оставила чьи-либо контактные данные в Шанхае?

– У нее был помощник, но его тоже арестовали.

Эрнест сожалел об услышанном. Он вспомнил, что доверенность касалась фонда помощи беженцам.

– Позволь мне посмотреть, что я могу сделать, Зигмунд. Кстати, Голда, как ты думаешь, тебе не нужна дополнительная помощь на кухне?

– Эрнест, ты же знаешь, что я никогда не смогу тебе отказать. – Голда подмигнула ему.

Он начинал привыкать к кокетству Голды. Будучи актрисой, она не возражала работать с мужчинами или по субботам, и ее актерский талант помогал поднимать настроение в пекарне.