Последняя ставка

Это была Персефона, дева весны и возлюбленная Адониса, которую повелитель мертвых похитил в свой подземный мир.

Затем благоговейный ужас прошел, или Диане позволили освободиться от него, и она снова осознала себя женщиной по имени Диана Райан, жительницей города, именуемого Лас-Вегасом.

Осторожно, потому что палуба продолжала раскачиваться, она поднялась на ноги.

Женщина, стоявшая на верхней палубе, смотрела ей в глаза, и Диана осознала, что эта женщина любит ее, любила в младенчестве и продолжала любить все эти тридцать лет разлуки.

Мама! – подумала Диана и метнулась вперед. Подошвами босых ног она ощущала скользкие неровные доски.

Но внезапно между нею и лестницей возникли несколько фигур, преграждавших путь. Она прищурилась сквозь брызги на ближайшую из них – и вдруг очень явственно осознала, что ночь холодна.

Это был Уолли Райан, ее бывший муж, погибший в автокатастрофе два года назад. Его глаза, прикрытые прилипшими ко лбу мокрыми волосами, были безмятежными и пустыми, но было понятно, что он не даст ей пройти.

Рядом с ним стоял Ханс с потемневшей от дождя бороденкой. «О нет, – подумала она, – неужели он тоже призрак? Неужели его убили, пытаясь добраться до меня? Но ведь я говорила с ним менее часа тому назад!»

Имелась там еще парочка других фигур, но к их лицам она не приглядывалась.

Она вновь посмотрела вверх, на женщину, которая, казалось, взирала на нее с любовью и жалостью.

Диана отступила. Грохот прибоя стал громче. Слабо различимая песня дальнего хора обрела угрожающую монотонность.

Это не призраки, думала она. Дело вовсе не в этом. Это образы мужчин, которые были моими любовниками.

Мужчины, с которыми я жила, не пускают меня к матери.

Диана, как это бывало в сновидениях, которые растворяются при переходе в бодрствующее состояние, попыталась силой воли отогнать фантомы, но они оставались на своем месте, судя по всему, столь же вещественные, как палуба и перила. Они не повиновались ей, хоть и являлись созданиями ее собственного воображения.

«Почему? – горестно подумала она. – Неужели мне следовало все эти годы оставаться девственницей?»

Прищурившись, она всматривалась сквозь дождь в глаза богини и пыталась убедить себя, что ответ должен быть «нет». И некоторое время – вряд ли больше минуты, – на протяжении которого фигуры, преграждавшие ей путь, не пошевелились, лишь покачивались вместе с палубой, и дождь тарахтел, словно на доски сыпались глиняные игральные фишки, она пыталась убедить себя в этом.

В конце концов она сдалась.

Она попыталась мысленно передать, что это несправедливо, что она живет в этом мире, а не каком-нибудь другом.

Потом, уставившись на свои босые ноги на палубе, она попыталась вспомнить для матери хоть какие-то оправдания.

И не смогла вспомнить.

Мама, подумала она, вновь подняв взгляд, уже в полном отчаянии, неужели я никак не могу добраться до тебя?

А потом в ее мозгу вспыхнуло абстрактное, свободное от каких-либо слов и образов понятие. Когда же оно стало меркнуть, Диана попыталась подобрать слова, чтобы определить его для себя. «Символ? – думала она. – Реликвия, талисман, связь, памятный подарок? Что-то из тех времен, когда мы были вместе?»

Потом понятие исчезло, и у Дианы остались только слова, которые она пыталась подобрать к нему.

Сверкнула молния, затмив городские огни, и следующим звуком стал раскат грома, а не шум прибоя. Она снова оказалась на крыше «Сёркус-сёркус» под обжигающим холодом дождем, в полном одиночестве.

Еще несколько минут она стояла, глядя в небо; потом неохотно напялила вымокшую одежду и поплелась к двери.

Нарди Дин почувствовала появление ужасающе близкой луны, которая пока еще не являлась ее матерью.

К счастью, она ехала в этот момент без заказа. Она вывернула руль, резко пересекла сразу две полосы мокрого асфальта на Стрип, вызвав бурю негодующих гудков от следовавших позади автомобилей, и резко остановила машину у красного тротуара перед «Гасиенда камперленд» южнее Тропикана-авеню.

И выпала из действительности, не успев до конца повернуть ключ зажигания.

И она увидела сон. Во сне она вновь оказалась в продолговатой, с высоким потолком комнате публичного дома близ Тонопы, и хотя двадцать две картинки, висевшие на стенках, вроде как двигались в своих рамках, она не смотрела на них.

Со всех сторон гремело, стены скрипели, как будто все девушки в окружающих комнатках были одновременно заняты с какими-то чудовищными клиентами, минотаврами и сатирами, а не с обычными бизнесменами и водителями-дальнобойщиками. Она села на застеленный ковром пол и заставила себя дышать ровно и спокойно, надеясь на то, что даже во сне приказ ее сводного брата – чтобы его сводная сестра содержалась, как пленница, в сердцевине этого гнезда плотских развлечений, но никоим образом не участвовала в них, – будет выполняться.

Картинки теперь издавали звуки. Она слышала слабый смех, и вскрики, и военную музыку. Рамки дребезжали на оштукатуренных стенах.