Последняя стража

А вдруг… а вдруг этот человек вообще не будет его бить?

Мысль была невероятная. С чего бы это милиционер не стал его бить? Что-то не слыхал он о подобном. Обратное же было всем известно: на то и милиция, чтобы тебе дали там, как следует».

Милиционер терпеливо ждал.

Хаймек приближался к нему маленькими шажками, думая непрерывно о том, насколько чувствительны к побоям все участки его небольшого тела.

– Как тебя зовут? – прогремел над ним грозный голос.

Мальчик задрожал. На языке у него вертелись умоляющие слова: «Дяденька… только не бей по лицу (и по животу… по спине и по заду…)»

Механически он ответил:

– Меня зовут Хаим. Хаим Онгейм.

– Где живешь?

Мальчик ткнул пальцем туда, где по его представлению вполне могла находиться развалюха, стоявшая рядом с арыком, из которого он каждый день приносил домой воду.

– На улице Ясной, что ли, – предположил участковый, знавший где обычно селятся беженцы. Это были трущобы, «шанхай», скопище жалких глинобитных лачуг.

Хаймек вовсе не был уверен в том, что его грязная, безликая и унылая улица называется Ясной. Более того, ему припоминалось что-то иное. Но он изо всех сил закивал головой.

– Да, – сказал он с энтузиазмом. – На улице Ясной. Там…

«Пока этот дядька говорит, пока он меня спрашивает… все равно о чем, он меня не будет бить, – вот о чем лихорадочно думал мальчик. – Пусть спрашивает, о чем хочет. Я буду рассказывать ему обо всем. Я должен говорить, говорить, говорить, говорить. Даже если он замолчит, я все равно буду говорить. Я придумаю что-нибудь интересное, такое, что он будет слушать меня, раскрыв рот…»

Но пока что рот раскрыл он сам, и это совпало с сизым дымом, который, словно дракон из сказки, выдохнул из себя милиционер. Хаймек хотел выдавить из своих легких эту немыслимую и крепчайшую гадость – и не смог, задохнувшись в мучительном кашле. Кто курил самосад-махорку военной поры, не удивится этому, как и не забудет до самой смерти. У Хаймека впечатление было такое, словно кто-то схватил его за горло и начал безжалостно душить. Он кашлял и плакал. Но даже и в такой ситуации, корчась, задыхаясь и мучаясь, мальчик думал об одном: он готов вытерпеть все, только чтоб избежать побоев. И он продолжал мужественно умирать на глазах удивленного представителя власти, причем делал это столь натурально, что милиционер в конце концов не на шутку встревожился. Он грузно поднялся со стула, вышел в коридор и вскоре вернулся с кружкой воды, которую всунул Хаймеку в руку. При этом он почувствовал, что щуплое тело мальчика бьет лихорадочная дрожь.

– Да не бойся ты, – сказал участковый, чуть расстроясь, и положил свою огромную ладонь на голову Хаймеку. – Чего трясешься? Ничего плохого я тебе не сделаю. Ну? Пей спокойно.

Хаймек пил, проливая воду на грудь. При последних словах он замер, а потом невероятным усилием воли заставил себя поднять на участкового глаза.

– И бить… не будете?

Участковый хрюкнул от удивления.

– Бить? – сказал он. – Да на тебя таракан свалится, и ты помер.

Хаймек вспомнил страшные рассказы Ваниных «ребят».

– И… в карцер… меня не бросите?

– Ку-да-аа?

– В карцер. Там, где эти… мыши… и они начнут меня укусывать…

Участковый от души загрохотал смехом и снял норовившую свалиться форменную фуражку, под которой обнаружилась обширная лысина, по бокам которой вились остатки некогда кудрявых волос. Здесь Хаймек чуть-чуть успокоился, решив, что человек, у которого такая гладкая и сверкающая голова, просто не станет ни с того ни с сего бить маленького мальчика . Ни по животу, ни даже по заду. Но вспомнив про распухшее и до сих пор пылавшее ухо, на всякий случай отодвинулся подальше от стула.

Милиционер заметил это.

– Ладно, не сердись, – сказал он добродушно. – Больше твое ухо тоже не трону. Что, очень больно?

– М-м-м, – сказал Хаймек.

Внезапно участковый поднялся, надел фуражку и, одернув гимнастерку, коротко бросил, приняв какое-то решение:

– Ну, значит, так… Хаим Онгейм. Считаю до трех. Если на счете «три» ты не исчезнешь отсюда – точно брошу тебя в карцер, и пусть тогда голодные мыши сами разбираются с тобой. Р-р-р-аз!…

До трех ему считать не пришлось.

Глава пятая

1

В тот день Хаймек не пошел на базар. Мама попросила его посидеть с ней. Вот он и остался. Сел рядом с ней и сидит.

Сидеть рядом с мамой ему неприятно – такой от нее идет запах. Временами он даже спрашивал себя, а мама ли это? Она казалась ему совсем незнакомой, совсем чужой женщиной. Эта женщина с коричневой сморщенной кожей ему незнакома. Только глаза ее он узнает – огромные, ввалившиеся. Этими глазами она и смотрит на мальчика. На него и сквозь него. Это все, что осталось от мамы. Ее взгляд да еще сверкающая искорка, отражаемая золотым зубом. Мальчик смотрит на золотой зуб, и ему кажется, что он видит старого друга.

Сейчас мама открывает пересохшие губы и что-то хрипит. Похоже, она хочет сказать что-то своему сыну. Хочет сообщить что-то важное. Но мальчик слышит только хрип и клокотание.