Последняя жертва войны (сборник)

Состав тронулся, и дети наперегонки побежали в сторону деревни. Анна, погруженная в раздумья, смотрела вслед уходящему поезду. Стук колес уносил ее в тот день, когда она проводила своих детей. С тех пор было лишь два письма, вслед за которыми пришла тяжелая, тревожная пустота. Материнское сердце рисовало ужасы войны и тут же силой воли отгоняло их подальше. Эта постоянная борьба вымотала ее до предела, в долгие ночные часы практически доводя до безумия. Каждый шорох в ночи ей казался осторожной поступью сына, любой окрик на улице заставлял вздрогнуть и обернуться на зов «мама», слышащийся ей в каждом звуке.

Гудок следующего поезда удивил Анну своей мелодичностью. Как-то неестественно бесшумно остановившись у перрона, белоснежный поезд откашлялся клубами розового пара и стал похож на кораблик из детских книжек. В поезде заиграл военный оркестр, и под бравурную мелодию из вагона выпрыгнул Михаил. Он положил вещмешок на землю и, помахав поезду, оглянулся вокруг. Анна тонула в клубах розоватого дыма и не могла ни пошевелиться, ни вздохнуть. Она лишь изумленно смотрела на здорового и невредимого сына, который пытался что-то разглядеть вдалеке. Наконец Анна, совладав с собой, сначала медленно, а потом все скорее побежала к сыну. Рыдая от счастья, она широко расставила руки, чтобы обнять сына и никогда больше не отпускать. Материнское сердце бешено колотилось в груди, грозясь сию же секунду выпрыгнуть от радости.

– Мишка, сынок! – крикнула она что есть мочи, уже подбегая к сыну.

Тот оглянулся на голос и, заметив мать, рассмеялся. Быстро надев очки, он сказал:

– Мама, ты что? Я же Яков.

В ту же секунду налетевший ветер с конским ржанием окутал Якова серой пеленой и рассеял придорожной пылью. Анна рванулась вперед, пытаясь удержать сына…

– Тпру, окаянная! – послышался голос Степана.

Извозчик с силой натянул поводья.

– Куда прешь, ненормальная?! Что, жить надоело? Чего под лошадь бросаешься-то?

Анна, будто очнувшись ото сна, стояла посреди дороги перед груженной дровами телегой.

Степан, узнав в ошалевшей женщине сельскую учительницу, стал более вежлив:

– Кому вы кричали-то? Там же нет никого! – Степан подозрительно смотрел на Анну.

– Извините ради бога, просто невнимательно переходила дорогу. А я звала кого-то?

Степан снял шапку и печально проворчал:

– Э-эх, война… Всем сейчас тяжко. И как земля носит этого Гитлера? Все уже свихнулись, а ему хоть бы что! – Старик, кряхтя, слез с повозки и, разнуздав лошадь, отпустил ее попастись.

– Все нынче остановилось. В этом году хотел внучку отдать в балетную школу. Знаете… года три тому был в Москве, в красивом театре с четырьмя лошадьми на крыше. Я туда молоко в буфет отвозил, да дверь перепутал и увидел, как танцуют балерины. Они порхали в беленьких юбочках, как бабочки-капустницы. Ей-богу, ничего красивее в своей жизни не видел! Детям рассказал, и решили внучку в специальную балетную школу отдать, чтоб она научилась так же красиво танцевать. А тут совсем недавно, как назло, всех учителей, артистов вместе с декорациями перевезли в Куйбышев. Я продал одну лошадь и на вырученные деньги заказал внучке белый балетный костюм. Эта… как ее… пачка называется! И почему «пачка»? Придумают же… ну да ладно. Иногда прошу внучку, чтобы она надела эту пачку и немного поплясала. Но у нее все равно так не получается… – улыбнулся Степан, мечтательно глядя куда-то вдаль.

– Нужно просто переждать, все наладится.

Слова Анны вызвали у старика печальную улыбку.

– У меня остается все меньше времени на ожидание, – вымолвил Степан и пошел к лошади.

– Не могли бы вы подвезти меня? – спросила Анна.

– Баба с возу – кобыле легче! – пошутил Степан, но тут же добавил:

– Да шучу, шучу я. Залезайте.

* * *

День клонился к вечеру, укрывая повседневную суету звездным одеялом. Наступила долгожданная ночь, дарящая обездоленным селянам временное забвение. Она уносила в тот волшебный мир, где по-прежнему мирно текла привычная жизнь, в которой не было ни войны, ни смертей, ни голода. Сон дарил несколько часов счастья и безмятежности, где родные и любимые еще были рядом. Незаметные, но все еще крепкие семейные узы опутывали всех сельских жителей.

Было около полуночи, когда женский крик разбудил Анну. Она встала с постели и подошла к окну. По проселочной дороге, сняв шапку, понуро брел почтальон.

«Боже! Из каждого дома, куда приходит похоронка, слышатся крики, – подумала Анна. – Они почище любого снаряда бомбят наше село».

Утро началось колокольным звоном. По центральной улице шел бригадир, после мобилизации председателя исполняющий его обязанности, и звал на собрание. Его неизменный кушак, без которого он никуда не выходил, словно алый парус, был виден за версту.

– Все на собрание. Костя, опять почки прихватили? Что-то к каждому собранию прихватывают!

Из открытого окна дома донесся голос:

– Кости нет дома.

– Значит, не идешь, да? Ладно, я с тобой позже по-другому поговорю, – пригрозил бригадир и пошел дальше.