Последняя жертва войны (сборник)

Сказав это, он положил монетки, которые я дал ему, в карман своего белого халата. Этим движением он как будто налил воды в костер, в котором собирался меня сжечь. Я облегченно вздохнул, взял половинку апельсина и вышел. Когда я оглянулся, то увидел, как «инквизитор» с аппетитом дожевывает другую половинку апельсина. Почему-то вспомнились его слова: «Ты представляешь, что это значит – съесть солнце?»

Я поднес апельсин к носу. От его аромата у меня даже голова закружилась. Сразу захотелось вонзиться зубами в сочную оранжевую мякоть, как это только что сделал лавочник. Но я отогнал эти мысли и побежал домой. На трамвай у меня не было денег, да и ждать его я не мог. И времени было слишком мало, ведь дома ждала больная бабушка.

Всю дорогу меня одолевали разные мысли. Я очень любил бабушку и желал ей долгой жизни. Если она сегодня съест эту половину апельсина, думал я, то проживет еще один день. А завтра я принесу ей целый апельсин, и тогда она проживет целых два дня. И так я буду носить ей апельсины каждый день. С другой стороны, если бабушка умрет, то все апельсины достанутся мне. В общем, в обоих случаях я ничего не теряю, но сегодня во что бы то ни стало этот апельсин должна съесть бабушка.

Наконец я дошел до своего переулка, вошел в дом и поднялся на верхний этаж. В комнате было много людей. Я почему-то сразу догадался, что опоздал. Мама плакала. Высокий мужчина в белом халате погладил меня по голове и вышел. Я стоял как остолбенелый и не знал, что делать. Потом вспомнил про половину апельсина, которую так и держал в руке. Она стала совсем горячей и жгла ладонь. Я сел на стул, с которого только что встал доктор. Я понимал только одно. Что бабушки больше нет на этом свете. Она не дождалась меня. Я взглянул на кровать. Бабушкино лицо было покрыто простыней. Вдруг я почувствовал, что все присутствующие в комнате смотрят на меня, сидящего на стуле, уставившегося на бабушкину кровать и сжимающего в руке апельсин. И тогда я медленно поднес апельсин ко рту и откусил немного сочной мякоти. Ее вкус действительно напомнил мне солнце. И вдруг я зарыдал. Так, рыдая, я съел апельсин.

Что происходило дальше, я плохо помню. Кажется, вечер я провел у дяди и даже переночевал там. Я лежал на диване и через стенку слышал, как взрослые обсуждали, где похоронить бабушку. На старом кладбище не было места. А новое располагалось довольно далеко от города. И никто не хотел хоронить бабушку там.

Перед весной туда посеяли арбуз. Кто-то вспомнил, что некоторые народы хоронят покойников прямо во дворе. Засыпая, я подумал, что, наверное, все их дворы, улицы и сады сплошь утыканы крестами.

Утро было мрачным и тягостным. Я встал с кровати, но из комнаты так и не вышел. Бабушку похоронили без меня. Мама не хотела, чтобы я увидел ее мертвой. Я смотрел в окно и думал. О том, что бабушка уже наверняка на небесах. И, возможно, уже разгуливает где-нибудь в раю среди благоухающих апельсиновых деревьев. Ей ярко светит солнце такого же апельсинового цвета. И она смотрит на него. От этих мыслей мне стало немного веселее.

Я посмотрел на небо. Солнца не было и в помине. Но я знал, что оно есть… И на него сейчас смотрит моя бабушка.

Русская марсельеза

Двухъярусная яхта плавно качалась на волнах лазурного моря. Исполненная стариком на виолончели соната до минор Ф. Верачини повергала находившихся в ресторане яхты гостей в немой восторг. Море, скрывающее в своих глубинах тысячи тайн, казалось, исторгало волны за волнами лишь благодаря этим волшебным звукам, и каждая нота невольно превращалась в волну: высокая в высокую, низкая в низкую. Do re mi fa sol или si словно и земля, и небо в одно и то же время находились под властью этой чарующей музыки.

Старик, закрыв глаза, не играл, а вместе с пианистом пел колыбельные темнее ночи. Музыка уносила его в прошлое, в далекие детские годы, где когда-то стоял их двухэтажный дом, изысканный особняк в стиле барокко, со своей прислугой, с кошками, с собакой, где он, вдали от всех мирских забот, вместе с отцом и матерью, был предельно счастлив. Но их счастье длилось недолго.

Осенью, 22 сентября 1922 года, когда они вместе с матерью на борту «Обербургомистр Хакен» уплыли в Германию, он еще ничего не понимал. В то время ему было всего 9 лет.

В России началась революция. По дороге на чужбину, когда становилось очень холодно, он, вынув контрабас из футляра, занимал его место и, спокойно вместившись там, пытался согреться. Это слегка забавляло его мать.

Кажется, еще тогда судьба предначертала ему стать музыкантом.

После он так и не вырос, остался маленьким – ростом с контрабас. Он часами играл на виолончели, контрабасе, скрипке, исполнял различные композиции Шуберта и Верачини…

Когда-то музыкантом был и его отец. При дворе Николая II он руководил оркестром из 20 музыкантов. Но во время бегства от большевиков их корабль потерпел крушение и весь оркестр в полном составе вместе со своими инструментами утонул в Средиземном море.