Последняя звезда

Иногда, в перерывах, устав от общего веселья, Кеос искал глазами этот заметный царский хитон. Находил – и наблюдал: вот царь пьёт с воинами, словно простой смертный, поднимая кубок за погибших героев! Вот царь водит хороводы с гетерами, словно подвыпивший гоплит! Вот – совсем уже неприличное: идёт по столу, прокладывая себе дорогу среди разгулявшейся толпы. Но вот мгновение – и царь снова чинно восседает на троне, и все вокруг понимают – да, это царь! Видя, как бодр и подвижен Александр после стольких часов гуляний, Кеос начал осознавать то колоссальное внутреннее расстояние, которое их разделяет. Не просто разница в положении, он, Кеос горожанин, и он, Александр, рождённый царём. Это и так понятно. Нет! Александра отличала какая-то внутренняя дистанция, огромное расстояние вверх, заставляющее людей тянуться к нему, словно бы он был выше всех на голову. Вот царь задумался, опёрся кулаком на щеку. Вот слушает начальника конницы, Аминту. Улыбается. Вот – стал серьёзнее. Взмахнул рукой, – и сразу откуда-то взялся посыльный. Македонец что-то шепнул ему на ухо. Идёт, идёт государственная работа, невидимая, ни на миг не прерываемая, кропотливая, тщательная. Беззаботность пира – это для простых воинов и гостей. Но царь не дремлет, царь ни на минуту не покидает свой пост! Трезва и бдительна охрана. Не шелохнётся лучник, затаившись под куполом пиршественного зала, – надёжно застрахованы греки от всякого рода неожиданностей! И хоть весел царь, но не даёт себя сразить пьяному угару, не гонит от себя гетер, но и не тает в ласковых женских руках. Светел его взор, не замутнён. Что видишь ты своим ясным соколиным взором, царь всех греков, Александр? А видит Александр всё своё войско, как на ладони – такое разное и такое единое. Как лоскутное одеяло, соткал он его по ниточке со всей Греции!

Гуляйте, греки, гуляйте! Сегодня ваш день! Сегодня вы покорили Вавилон! Завтра вы покорите всю Персию, давнего и страшного врага! Пей-гуляй, гоплит, рви рубаху на себе, славный муж! Завтра рабыни соткут тебе новую, из запасов самого Дария! Так чего жалеть пустую рубашонку! Ты вчера на смерть стоял в страшной битве, ты кровью истекал, но не нарушил строя, ты осип, перекрикивая шум боя, но не бросил раненного товарища, так чего ж, неужели не стоит твоё веселье дурацкой порванной рубашонки?!

Пей-гуляй воин!

Пей и гуляй всякий гость, кому нашлось место на нашем пиру!

Но вот, выдыхается веселье, пьяной усталой рекой стекаются греки к общему столу. Утолить жажду, подкрепить силы. Кто-то из гоплитов затягивает песню, старую, древнюю песню. Греки поют. Сам царь подхватывает, и, обняв ближайших военачальников, поёт вместе со всеми. Про Родину, про дальние края, про отчий дом, что оставили, про матерей, что ждут живыми своих сыновей, но многих уже не дождутся, про мечту, что ведёт воина к победе сквозь все препятствия, сквозь все испытания!

Но вот излита грусть, выплаканы слёзы, и какой-то рубака-конник затягивает похабную песенку-припевочку про пленную рабыню-девчонку. И тут же непристойным хохотом взрывается греческое войско, гудит, улюлюкает, визг и хохот слышится со всех сторон. А царь, где он? И н-е-ет его! Был, да пропал вовремя – чтобы не смущать своим присутствием гуляющее войско в минуту всеобщей любви и похоти. А кто это там, на троне, поглядите-ка! Место царя занял Вакх! Сам Вакх! Это он, рогатый сидит на троне, с жезлом в руке, бьёт в барабан и дудит в дудку – живой символ праздника! А на голове у него – рога! А вместо ног – копыта! И вторят ему литавры и флейты, дудки и свирели. И пляшет вокруг него верная свита – сатиры и нимфы, селены и фавны, – спутники весёлого и грешного бога! Сегодня его день! Сегодня его ночь! Сегодня жизнь торжествует. Сегодня побеждена смерть! И не будет больше горя и слёз, а будет благо и процветание под рукой единого царя. А это значит, будут дети! И будет вино! И будет новый урожай! И потому не стыдно пить в эту ночь и не стыдно петь, не стыдно дуть в дудку и плясать, и не стыдно любить! Ибо сегодня гуляют греки так, как ещё никогда за последние триста лет!

XXII