Последние часы в Париже

– Может, возьмем с собой этого парнишку?

Филип ухмыляется, как будто понимает.

– Сколько ему? – спрашивает Жозефина.

– На прошлой неделе исполнилось два года. Если хочешь, можешь говорить с ним по-французски. Иногда я так делаю. Похоже, он одинаково хорошо усваивает и английский, и французский.

– А немецкий? – вырывается у Жозефины. – Ты говоришь с ним по-немецки?

– Нет, – отвечает он. – Думаю, двух языков достаточно для одного маленького мальчика. Согласна? – Он вопросительно смотрит на нее.

– Да, пожалуй.

– Нам есть о чем поговорить, Жозефина. – Он кладет руку ей на плечо. – Я с нетерпением жду сегодняшнего дня.

И вот он снова говорит о том, что очень хочет узнать ее поближе. Она невольно ощущает, как теплое сияние разливается внутри нее.

Глава 67

Бретань, 1 июля 1963 года

Элиз

Проходит целая неделя, прежде чем я получаю письмо от Жозефины. Не то чтобы я беспокоюсь за нее; она разумная девочка, просто, уезжая, она все еще тихо злилась на меня, и я умираю от желания услышать от нее хоть слово, узнать, что с ней все в порядке.

Конверт адресован нам обеим – Суазик и мне, – но, открывая его, я нахожу внутри еще два конверта, и на одном из них написано только мое имя. Я засовываю его в передний карман своего платья и вскрываю другой конверт. Письмо я зачитываю вслух, для Суазик:

Chère Maman, Суазик,

Такое чувство, что мой мир перевернулся с ног на голову, и я вовсе не тот человек, каким себя считала. Мне открылась совершенно другая моя сторона, о существовании которой я даже не подозревала. Как будто до сих пор я росла только одной своей половиной. Я бы хотела остаться здесь подольше. У моего отца есть жена и двое детей. Хочу познакомиться с ними поближе.

Мое сердце ухает куда-то вниз. Мне дурно. Жена! Двое детей! Как она может вот так, мимоходом, говорить мне, что у Себастьяна есть семья, словно это само собой разумеется? Слова расплываются и утекают. Я хватаюсь за край стола и держусь из последних сил, заставляя себя взглянуть на все это в перспективе. Себастьян начал жизнь с чистого листа. Он отпустил меня.

Конечно, я допускала такую возможность. Но никогда в нее не верила. И вот подтверждение, черным по белому. Как он мог жениться на ком-то еще? Иметь детей от другой женщины? Ведь все это мы задумывали только для нас двоих.

Я смотрю на Суазик и вижу в ее глазах жалость. Это невыносимо, мне надо уйти.

Но прежде чем я успеваю открыть дверь, Суазик кладет руку мне на плечо.

– Жозефина скоро вернется домой. Ей просто нужно немного времени.

– Время! – огрызаюсь я. – Ты отняла его у нас!

Она убирает руку, и ее глаза становятся холодными.

– Я дала тебе дом, когда никто другой этого не сделал бы.

– Да! Но какой ценой? – Я смотрю ей в глаза. – Ты заставила меня заплатить за это!

Кровь отливает от лица Суазик. Ее губы плотно сжимаются, запечатываются.

– Ты заставила меня лгать ей!

Она отворачивается, как будто ее ударили по щеке, но в следующее мгновение снова смотрит мне в лицо:

– Это небольшая цена, которую пришлось заплатить! Жозефина росла без груза прошлого. И она жива. Жива! – Последнее слово вырывается как рыдание, и я знаю, что она думает о своей дочери. Дочери, чей призрак преследовал нас здесь всю жизнь; дочери, чью могилу ни я, ни Жозефина не достойны посещать. Суазик берет себя в руки, краски возвращаются к ее лицу.

– Война еще даже не закончилась, когда ты появилась на моем пороге. Мы должны были защитить себя и Жозефину. Это был единственный способ.

Я не могу говорить об этом, не сейчас. Я протискиваюсь мимо Суазик, пулей вылетаю из дома и спускаюсь к морю. До прилива еще далеко, и ветер дует мне навстречу, свирепствует, треплет волосы. Я стремительно шагаю вперед по пляжу в сторону Иль-о-Лапен, куда можно добраться во время отлива. Я скидываю обувь и ступаю по широкой дорожке из гальки и острых ракушек, продвигаясь в дальний конец острова, где взбираюсь на самый большой валун, упираясь ногами в неровности камня. С его высоты я смотрю на море, погруженная в свои мысли. Думаю о том, как лишила свою дочь отца, делая вид, будто его никогда не существовало. О том, как променяла его на крышу над головой. Проще говоря, я вытираю слезы жалости к себе и проклинаю себя за то, что послушалась Суазик. Мне очень хотелось рассказать Жозефине правду об ее отце, но я предпочла холодный разум чувствам, убедила себя в том, что для всех будет лучше, если Жозефина не узнает правду до поры до времени, пока не станет достаточно взрослой, чтобы понять. Но теперь мне кажется, что ветер прорывается сквозь стены, которые я воздвигла вокруг нас, и швыряет мне в лицо многолетние обломки, душит меня. Почему я не слушала свое сердце?