Последние часы в Париже

Он хотел бы услышать другой ответ. Невыносима мысль о том, что она убила в себе женщину. Кажется неправильным, что он продолжал жить своей жизнью, даже нашел новую любовь, в то время как она коротала свой век в одиночестве.

– Я не думаю, что смогу простить мать. Или отца. – Лиз прерывает ход его мыслей, возвращая разговор к своим родителям.

В голосе Элиз слышится уныние, и он хочет подбодрить ее.

– Твоя мать пыталась защитить тебя, – повторяет он. – Ты же знаешь, что тогда творилось, сколько было всяких группировок. Она могла заключить сделку с одной из них, а потом кто-то пошел на попятную. Я не верю, что она выдала меня, потому что хотела моей смерти. – Он колеблется, прослеживая параллель между тем, что чувствовала Жозефина по отношению к своей матери, когда обнаружила, что та лгала ей всю жизнь, и тем, что Элиз чувствует теперь по отношению к собственной матери. – Иногда люди совершают неправильные поступки, руководствуясь благими намерениями. Я полагаю, твоя мать достаточно наказала себя.

– Ты думаешь, мне следует простить ее?

Глядя ей в глаза, он медленно кивает.

– Тогда и Жозефина простит меня?

– Жозефина уже простила тебя.

Лиз улыбается.

– Правда?

– Да. Все мы совершаем поступки, о которых потом сожалеем. – Он замолкает, обдумывая следующие слова. – Может, тебе пора поговорить со своей матерью, дать ей шанс объясниться? Она, должно быть, в панике и ужасно переживает за тебя.

Глава 77

Бретань, 10 июля 1963 года

Элиз

Жозефина заходит в палату, одетая в светло-голубой сарафан, который я купила ей на день рождения. Он так подходит к ее глазам, потому я его и выбрала. На лице у нее здоровый румянец и легкий загар. Думаю, она с удовольствием проводит время на свежем воздухе, пока ждет результатов экзаменов.

– Я нарвала тебе цветов. – Она вытаскивает руки из-за спины, размахивая букетом розовых и фиолетовых цветов. – Они с поля, – говорит она, как будто я не знаю.

Я протягиваю руку, беру цветы и вдыхаю их свежий сладкий аромат.

– Спасибо. – Я целую ее в щеку. – Они прекрасны. – Я ставлю букет в графин с водой на прикроватном столике. – Потом попрошу принести вазу.

Она заливается легким счастливым смехом. И заключает меня в объятия. Мы крепко обнимаем друг друга, и я впитываю ощущение ее мягкой кожи, тепло ее тела, ее свежий лимонный запах. Моя дочь.

– Жозефина, – бормочу я. – Как ты?

Она отстраняется.

– Я была так напугана. – Ее глаза наполняются слезами. – Я думала… думала, ты умрешь.

Я подхватываю свободный конец ее летнего шарфа, небрежно повязанного вокруг шеи, и вытираю ей слезы.

– Нет, я не оставлю тебя. Жозефина, прости, прости, что я лгала тебе.

– Прости, что я не задавала тебе больше вопросов, мама, о том, чем ты занималась во время войны. Прости, что злилась на тебя. Изабель сказала, что мне следовало расспросить тебя обо всем.

– Она так сказала? – Я думаю рассказать ей о том, какое дело мы провернули с Себастьяном, как спасли детей, но теперь кажется, что это было так давно.

– Что имела в виду Изабель? – настаивает она.

И тогда я решаюсь рассказать.

– Сколько секретов! – Жозефина слегка хмурит брови. – Я как будто… как будто знала тебя только наполовину. – Она замолкает. – Жаль, что я не знала всего, не узнала тебя настоящую. – Она трет глаза милым детским жестом. – Представь только, насколько все было бы иначе, если бы никто никогда не лгал. Ложь подобна воровству. Ты крадешь правду. – Она такая мудрая для своих лет. – Но теперь ты все исправила. – Она улыбается. – И я вернула своего отца. – Она делает паузу, улыбка сползает с ее лица. – Жаль только…

Я знаю, что она собирается сказать, и не хочу этого слышать. Поэтому беру ее руку и потираю между ладонями, как делала раньше, когда она выходила из моря с окоченевшими пальцами, пока пытаюсь придумать, как бы увести разговор в сторону. Но я слишком медлительна.

– Я бы хотела, – продолжает она, – я просто хотела бы, чтобы у него не было другой семьи.

Ну вот, теперь это сказано. Конечно, и мне хочется того же, но здесь я – взрослая и должна видеть перспективу.

– Зато у тебя есть братья, и…

– И что?

– И он был счастлив. Я бы предпочла думать, что твой отец был счастлив все эти годы, а не тосковал в одиночестве. По крайней мере, у меня была ты.

– Но этого было недостаточно, не так ли? – Я замечаю, что она превращает утверждение в вопрос.

– Достаточно. Для меня – более чем достаточно. Я была счастлива. – Я прижимаю ее ладонь к своей щеке и смотрю в глаза дочери с молчаливой мольбой поверить мне.

– Но все-таки чего-то не хватало. Я это чувствовала, – настаивает она.

– Да, – признаю я. – Истории твоего отца. Дети чутко улавливают такие вещи, и ты не исключение. – Я замолкаю, перебирая в памяти свои моменты грусти, и напоминаю себе о том, как важно отныне быть честной с ней. – Мне было больно оставлять тебя по воскресеньям. Но я всегда с нетерпением ждала выходных, возвращения к тебе. Я так сильно по тебе скучала!

– Но почему ты выбрала работу так далеко от дома?