Последние часы в Париже

Я лежала без сна в своей постели, стараясь не думать о том, что они могли сделать с Себастьяном. Но как не думать об этом? Как остановить видения, наводняющие мой разум? Его безжизненное тело в луже крови. Вместо этого я пыталась вспомнить, как загорались его глаза, когда он видел меня; как я притворялась спящей, когда чувствовала на себе его ласкающий взгляд; как он импульсивно, по-детски, смеялся; как плакал. Я цеплялась за свои воспоминания, зная, что со временем они поблекнут, а ведь это все, что у меня осталось. Воспоминания.

Мама пыталась вселить в меня надежду на то, что его могут обменять как военнопленного; скажем, кого-то из участников движения Сопротивления выдадут в обмен на Себастьяна, но что она могла знать? Я бы все отдала, чтобы это выяснить, но у нас не было никаких связей, не у кого было спросить.

Мы жили в ожидании на ничейной земле, в отрезанном от снабжения Париже, и понятия не имели, когда сюда доберутся союзники. Кто-то говорил, что нацисты разрушат Париж перед отходом, что они способны на такое варварство. Но я думала лишь о том, что города можно восстановить. А вот людей не вернешь.

Вздохнув, я повернулась на другой бок. И в тот же момент дом содрогнулся от прогремевшего неподалеку взрыва.

– Мама! Мама! – раздались крики Изабель.

Я затаила дыхание, пока дребезжали окна и двери.

Мама ворвалась в мою комнату, держа Изабель за руку. Свободной рукой она подняла меня, и мы втроем пошли в ее спальню, где устроились на кровати, прижавшись друг к другу. На рассвете взрывы наконец стихли. Мы дремали, пока слишком яркий солнечный свет не пробился сквозь щели в ставнях. Тогда мы оделись и вышли на улицу.

Мир изменился.

Мимо прошагала женщина, одетая в мужские брюки, с винтовкой, перекинутой через плечо, и повязкой FFI на предплечье. Выйдя на главную улицу, мы увидели плакаты, приколотые к белым каменным стенам, призывающие нас, граждан, к оружию. Открыто продавались газеты движения Сопротивления. Атмосфера была наэлектризованной.

Наша соседка Иветт пронеслась мимо нас.

– Мы идем на Елисейские Поля, – крикнула она. – Вы с нами?

Мама посмотрела на Иветту.

– Разве это не опасно?

Иветта пожала плечами.

– Теперь уже не так опасно. Боши просто хотят убраться отсюда.

– Но взрывы прошлой ночью. Это устроили они?

– Должно быть. В Люксембургском саду засели недобитки. – Она пристально посмотрела на меня, но я не смогла прочитать выражение ее лица. – Сейчас все выходят на улицы, – продолжила она. – Союзники будут здесь с минуты на минуту.

– Пожалуйста, мама. Я хочу пойти. – Глаза Изабель сияли от возбуждения.

Мама взяла меня за руку.

– Давай поставим Изабель между нами. Они же не станут стрелять в двух женщин и ребенка.

Иветта взяла маму за другую руку, и мы направились к Сене. Мама, Иветта и Изабель запели:

– Allons enfants de la Patrie, le jour de gloire est arrive…[79] – Я попыталась присоединиться к ним, но у меня перехватило горло. После четырех долгих лет наконец-то наступало освобождение, но мое сердце было словно налито свинцом. Это заставило меня усомниться в верности собственной стране. Я как будто лишилась своих корней. И чувствовала себя потерянной.

– Тиранам смерть – и нет пощады! – громко и ясно пропела Изабель.

Мы держали путь в сторону Café de Flore, проходя мимо закрытых cafés, заколоченных магазинов и баррикад. Улица стремительно наполнялась людьми – поющими, кричащими, и нас унесло вместе с толпой, хлынувшей на мост Александра III, к площади Согласия.

В воздухе прогремел взрыв. Люди закричали, попытались бежать, но лишь натыкались друг на друга, возникла давка. Я крепче сжала руку Изабель. Толпа остановилась. Плотные клубы дыма поднимались над крышей Гран-Пале.

– Allez![80] – Толпа снова потянулась вперед, к огню, как мотыльки на пламя. Я бросила взгляд на отель «Крийон». Зловещие немецкие танки выстроились перед фасадом здания. Они что, собирались стрелять в нас?

– Давай же! – крикнула Иветта, толкая меня в плечо. – Идем!

– Нет! Там танки!

Но толпа напирала, не оставляя нам возможности удержаться на месте. Увлекаемые этим потоком, мы вытянули шеи, в ужасе таращась на пламя, прорывающееся сквозь кровлю, на столбы густого серого дыма со странным розовым оттенком. Испуганное конское ржание заставило меня содрогнуться. Должно быть, цирковые лошади оказались запертыми внутри. Пожарная команда ворвалась во дворец. Оттуда выскочила одинокая лошадь. Немецкие солдаты подняли винтовки и выстрелили в пожарных, но попали в лошадь. Животное с глухим стуком рухнуло на землю, обмякнув, как гротескная марионетка. Я отвернулась. Изабель истошно вскрикнула.

– Grand Palais![81] – завопила какая-то женщина. – Как они могли? Я их ненавижу! Это не люди. Они – монстры, и я буду ненавидеть их до скончания времен.

– Нам надо уходить! – Мама потянула Изабель за руку.