Последние часы в Париже

Месяц спустя я стояла на платформе в Ренне, крепко обхватив себя руками и притоптывая в тщетной попытке согреться. На вокзале не оказалось зала ожидания, а мой стыковочный поезд опаздывал. Неподалеку стояла семья из пяти человек, но я не подошла к ним, а они не подошли ко мне. Лишь время от времени поглядывали на меня украдкой. На мне был берет, но волосы из-под него не торчали и не рассыпались по плечам. Понятное дело, эти люди задавались вопросом, не из tondues ли я – бритоголовых, стало быть.

Начальник станции прошелся по платформе, и я вжалась в тень у стены. Но он уже увидел меня. Остановился на полпути, взглянул в мою сторону и пробормотал себе под нос: «Как не стыдно».

Я отпрянула еще дальше. Но куда же подевалось мое чувство собственного достоинства? Мне стало стыдно за свой стыд. Решительно шагнув вперед, я посмотрела ему прямо в глаза.

– Bonjour, monsieur. Когда следующий поезд на Ланьон?

Он поколебался, прежде чем ответить:

– В четверть четвертого, мадемуазель, – наконец процедил он.

– Merci, monsieur. – Я смотрела на его удаляющуюся спину, и ко мне возвращалось достоинство. Никто не заставит меня жить в тени. И моего ребенка тоже.

Как только прибыл поезд, я запрыгнула внутрь, с облегчением избавляясь от холодного ветра, но пустой вагон не отапливался. Я туго обернула шерстяной шарф вокруг шеи, съежившись на сиденье. Благо в термосе был кофе, любезно приготовленный мсье Ле Бользеком, и я налила себе чашку, вдыхая тепло и аромат, прежде чем сделать глоток, и гадая, какой прием меня ждет в Трегастеле.

Когда поезд наконец доплелся до станции Ланьон, уже наступила ночь, и платформу освещал единственный уличный фонарь. Я стояла, наблюдая за людьми, как их встречали, обнимали, целовали, но не похоже, чтобы кто-то пришел встречать меня. Узел беспокойства завязался у меня в животе. Совсем одна, в незнакомом месте. Острая боль одиночества пронзила меня, и тоска по Себастьяну охватила все мое существо. Я чувствовала себя совершенно опустошенной, думая о том, что он должен быть рядом со мной; мы вместе должны ожидать нашего первого ребенка.

Я подняла чемодан, другой рукой обхватила себя за талию, пытаясь согреться, и вышла на улицу. Мимо проскочила двуколка, запряженная лошадью. Может, это за мной? Я предполагала, что Суазик приедет на машине; глупо с моей стороны. Я неуверенно двинулась к тому месту, где остановилась конная повозка. Кучер обернулся ко мне, и я увидела лицо женщины.

– Мадам Ле Кальве? – рискнула я.

– Oui. Montez. Садитесь. – Она бросила на меня взгляд и снова повернулась к своим поводьям.

Я поспешила обойти коляску с другой стороны и, преодолев две ступеньки, взгромоздилась на сиденье рядом с возницей, волоча за собой чемодан. Но прежде чем я успела поприветствовать ее должным образом, она уже развернула лошадь, и мы поскакали прочь. Я изучала ее профиль в тусклом свете – заостренный нос, маленький круглый подбородок. Она хмурилась.

– Спасибо вам, мадам Ле Кальве, за то, что встретили меня и что…

– Благодарить меня ни к чему, – перебила она, прежде чем я успела договорить. – Я делаю это только ради Янника.

– Янника? Мсье Ле Бользека?

Она взглянула на меня, и я уловила холод в ее глазах.

– Да. Он сказал, что тебе больше некуда идти.

Нависающие над дорогой деревья отбрасывали слабые тени, и я содрогнулась, еще острее ощущая пустоту внутри.

– Это очень любезно с вашей стороны, что вы приняли меня.

– Хм. – Она кашлянула, игнорируя мое замечание. – Тебе придется много работать. Мне нужен кто-то, кто ухаживал бы за коровами.

– За коровами?

– Да, за коровами, – повторила она как для слабоумной. – Я покажу тебе, как их доить.

– Да, конечно. – На самом деле мне очень понравилась эта идея.

– Когда должен родиться ребенок?

– В апреле.

– Осталось три месяца. Живот уже торчит?

– Не совсем.

– Полагаю, Париж еще не наелся досыта.

– Да, еды не так много.

– Кто отец? – Она выстрелила этот вопрос тем же холодным тоном.

– Фредерик, – солгала я. – Его застрелил немецкий снайпер во время освобождения. – Легенда, которую мы сочинили с мсье Ле Бользеком, прозвучала коряво, и я невольно съежилась, когда слова слетели с моих губ. Я как будто предавала Себастьяна и ненавидела себя за это. Она не ответила, и дальше мы ехали в тишине. Холодный ветер пробирался сквозь мое тонкое пальто. Я снова мельком взглянула на ее профиль; в тусклом лунном свете резко выделялся тонкий заостренный нос. Она выглядела гордячкой, и я не могла себе представить особой теплоты между нами. Я зарылась лицом в шарф, стараясь не позволить одиночеству поглотить меня.

– Каким он был? – вдруг спросила она.

Ее вопрос застал меня врасплох, и я заколебалась, не зная, кого описывать – Себастьяна или Фредерика. И все-таки надо было придерживаться лжи.