Последние часы в Париже

Я насыпала немного кофейных зерен в мельницу и повернула ручку, ожидая, когда же гостья скажет, кто она такая. Но она невозмутимо сидела за столом, и ее глаза следили за мной, прожигая мне спину, когда я отворачивалась. Наконец она снова заговорила.

– Она сказала тебе, куда собирается?

– Нет. – Я повернулась, чтобы посмотреть на нее. – Не говорила.

– Хм, значит, она тебе мало что рассказывала.

– Нам не до разговоров. Мы много работаем.

Она пропустила мою реплику мимо ушей, продолжая буравить меня прищуренным взглядом:

– Но я знаю о тебе.

Я почувствовала, как кровь прилила к моим щекам, и повернулась, чтобы снять с плиты кастрюлю и налить кофе, решив ничего не говорить.

– Ей пришлось приютить тебя, – продолжила она. – Из-за брата. – Я поставила перед ней чашку. – Он пытался спасти ее дочь. Ты знала об этом? – Она не стала дожидаться ответа. – Да. Он примчался сюда, проделал такой долгий путь. Хотя в конце концов это не принесло никакой пользы.

– Что случилось с ее дочерью?

– Ее забрали в гестапо. – Она сделала глоток кофе, смешно выпячивая губы.

Я оцепенела, острая боль пронзила живот. Выдвинув стул, я рухнула на сиденье, задыхаясь.

– Что случилось?

– Я видела ее в то самое утро, 14 февраля, когда она проезжала на велосипеде мимо церкви. В тот же день я услышала, что ее арестовали. Вроде как за изготовление фальшивых документов или их переправку. – Она бесстрастно смотрела на меня. – Ты же знаешь, она была в Сопротивлении.

Я закрыла глаза, пытаясь выбросить из головы образ гестаповцев, уводящих девушку.

– Янник ле Бользек приехал через три дня. Он отправился прямо в полицейский участок. – Она замялась. – Но было слишком поздно.

Я крепко зажмурилась, схватившись за живот, когда волны тошноты прокатились по мне.

– Она похоронена на кладбище в Перро-Гирек. Вот где сейчас мадам ле Кальве. – Она сделала еще глоток кофе, поглядывая на меня поверх чашки. – Да, ей тяжело с тобой. Очень тяжело. Она святая, это точно.

Я изо всех сил сдерживала рвотные позывы, пытаясь дышать животом.

– Она рассказала мне эту дурацкую историю о твоем так называемом женихе. Я не сказала ни слова, просто сделала вид, что поверила. Она все понимает насчет меня. Но не это важно. Важно то, во что верят все остальные. Поэтому, моя девочка… – Она выдержала паузу, словно для пущего эффекта. – Тебе придется вести себя прилично. Слухи уже поползли. Возможно, они недалеки от истины, но мы пресечем их в зародыше.

Я кивнула, согласная на что угодно, лишь бы мы были в безопасности. Все мы.

– Суазик прошла через ад, – продолжила она. – Потеряла мужа из-за бошей, потом дочь. У нее здесь хорошие друзья. Верные друзья. Мы всегда поддержим ее. И никто не догадается, что после всех этих испытаний она приютила… тебя и твоего… – Она громко вздохнула. – Когда это бедное дитя родится, Суазик будет той, кто возьмет его на руки и предъявит миру. Только так люди смогут принять его. – Она встала. – Люди просто должны видеть, что ты – хороший работник, что мадам ле Кальве довольна тобой, что ты знаешь, как не высовываться и не попадать в неприятности. – Она прищурилась. – Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я снова кивнула.

– Мы – люди простые и не просим большего. – Она выпятила грудь. – Ну, это все, что я хотела сказать. Будь паинькой. Мы раскрутим историю о твоем женихе, и люди либо поверят в нее, либо нет. Но мы позаботимся о том, чтобы они правильно обошлись с твоим ребенком. Ради Суазик. – Она шагнула к двери. И, не попрощавшись, открыла ее и ушла.

Глава 47

Бретань, 14 апреля 1945 года

Элиз

По мере того как весна вытесняла зиму, по утрам становилось светлее, и я больше не просыпалась в темноте. Я наслаждалась умиротворением тишины и покоя, пока доила коров до полного восхода солнца. Но в то утро Джесси капризничала и все время дергалась. Боль пронзила живот, когда я поднялась с табуретки, хотя ведро было лишь до четверти наполнено молоком. Я понесла его в коттедж и как раз увидела отъезжающего на велосипеде почтальона; наверное, пришло письмо от мамы или Изабель, может, и новости об отце.

Но когда я вошла на кухню, то поняла, что радовалась напрасно. Мадам ле Кальве сидела за столом, склонившись над телеграммой. Она словно застыла, и воздух вокруг нее сгустился. Мгновение я стояла в дверях, надеясь привлечь ее внимание, но она даже не шелохнулась.

Инстинктивно я села рядом с ней, взглянув на две строчки, написанные на листе коричневой бумаги. Дрожь пробежала по спине. Я оцепенела, не в силах переварить то, что прочитала.

Янник ле Бользек скончался в прошлый понедельник. Один выстрел в затылок.

– Кто? – пробормотала я. – Кто его убил?

– Они думали, что он был коллаборантом, – ровным и монотонным голосом проговорила она.

Кровь заледенела в жилах. Я отказывалась понимать. И все же понимала. Лучше других.

– Кто? Кто решил, что он коллаборант?