Последние часы в Париже

– У него были каштановые волосы, карие глаза. Он был добрым. – Повисло тяжелое неловкое молчание. Я задрожала, глубже зарываясь лицом в шарф. Холод пробирал меня до самых костей, и ощущение ужаса просачивалось вместе с ним. – Вы кому-нибудь говорили, что я приеду? – Меня охватило беспокойство. Кто знает, может, она вовсе не на моей стороне?

– Я вижу не так много людей, только старика-соседа и дам, хозяек maison de la presse[96]. Им я рассказала о тебе.

– И что вы им рассказали?

– В точности то, что сказал мне Янник. А что, по-твоему, я могла им рассказать? – Она громко прищелкнула языком, когда мы повернули за угол. Дорога выровнялась, и лошадь побежала рысцой, а я приготовилась к схватке с ледяным ветром.

Вскоре мы заехали на подъездную дорожку и остановились перед небольшим каменным коттеджем. Мадам ле Кальве достала фонарик и посветила вокруг, пока мы слезали с двуколки. Я успела разглядеть пустынные поля, окружающие коттедж.

– Ты проходи в дом. Я распрягу лошадь.

– Вам помочь? – предложила я, хотя продрогла насквозь, и хотелось быстрее оказаться в тепле.

– Нет, – коротко ответила она. – Просто зайди в дом и согрейся.

Я радостно подхватила чемодан и открыла дверь в коттедж. Тепло кухни сразу же накрыло меня. Оно исходило от большой печи, на которой стояли две кастрюли. Потянувшись к ней, я сняла перчатки и подержала руки над жаром плиты. Постепенно мои пальцы оттаяли.

Она вернулась, похлопывая в ладоши.

– Ma Doué![97] – Слова показались мне незнакомыми; должно быть, что-то бретонское. – Ну и холод сегодня, – продолжила она по-французски, снимая с себя несколько слоев одежды и развешивая все на заднюю стенку двери, а затем посмотрела на меня, застывшую возле печи в тоненьком пальтишке. – Я сварила суп. – Она подошла к плите и взялась за большую кастрюлю. – Снимай пальто и садись.

– Могу я что-нибудь сделать?

– Нет. Просто вымой руки и сядь.

Я сделала, как было велено – сняла пальто, повесила его на заднюю стенку двери, повторяя за ней, потом вымыла руки в кухонной раковине и вытерла их жестким полотенцем, висевшим у плиты. Я огляделась вокруг, но голые стены не давали никаких подсказок насчет хозяйки.

Я заняла свое место за длинным узким столом из массива темного дерева, покрытым следами от горячих предметов – большими кругами и овалами поменьше. Она поставила кастрюлю посередине, и я поморщилась при мысли о том, что на столешнице останется еще одна отметина, удивляясь, почему она не пользуется ковриками под горячее. Она разлила половником суп, и в животе у меня заурчало, как только нос учуял запахи трав, черного перца и курицы. Когда миски наполнились, я попыталась проявить дружелюбие:

– Bon appétit.

– Боже, благослови пищу нашу. – Она проигнорировала мое бессмысленное пожелание приятного аппетита, осеняя себя крестным знамением и оглядывая стол. Я последовала ее примеру.

В молчании мы съели по первой ложке.

– Очень вкусно, мадам ле Кальве. Спасибо вам. – Она кивнула и передала мне кусок багета. Он оказался твердым как камень, но когда я окунула его в суп, размягчился, впитывая аромат курицы. Мы ели в тишине. – Как далеко мы от моря? – Я попыталась завязать разговор.

– Пять минут. – Она прихлебывала суп.

– Вот уже пять лет, как я не видела моря.

– Можешь прогуляться завтра. Но надо одеться потеплее. Здесь, на побережье, лютые ветра. И придется повязать шарф поверх берета. – Она решительно положила ладони на стол. – Но может, тебе вообще не стоит выходить куда-либо. Пока не родишь.

Я опустила ложку в свою миску.

– Это еще три месяца!

– Я знаю. – Каменные холодные глаза впились в меня. – А теперь, девочка, ты расскажешь мне правду об отце?

Я почувствовала, как запылали мои щеки, и не посмела встретиться с ней взглядом. Повисло тяжелое неловкое молчание. Затем она громко вздохнула.

– Янник принимает меня за идиотку? – Ее голос пронзил меня насквозь. – Я все поняла, как только получила письмо. Зачем еще тебе понадобилось бы приезжать в эту дыру? – Она изучала мое лицо. – Он блондин? – резко спросила она. – У него голубые глаза?

Я сглотнула, прежде чем ответить, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно и спокойно:

– Да, у него были очень светлые волосы. И глаза голубые, цвета аквамарин.

– Прямо-таки аквамарин! – Она фыркнула. – Янник понимал, что я бы не взяла тебя к себе, зная, что ребенок от боша. И он был прав. Я бы этого не сделала. – Она вздохнула. – Он умолял меня, если хочешь знать. Он всегда чувствует, на каких струнах сыграть. Он знал, что я не вышвырну тебя, стоит тебе только войти в дверь. – Она отвернулась, ее губы дрогнули. – Мы очень постараемся, чтобы эта ложь сработала. Но я не хочу ничего слышать о твоем боше. Никогда. Поняла? Для меня его никогда не существовало.

Я кивнула, но в глубине души держалась за Себастьяна, давая молчаливое обещание: «Я никогда тебя не отпущу».

Она убрала со стола пустые миски и отнесла их в раковину.

Я встала:

– Позвольте мне помыть посуду.

– Нет. Сможешь сделать это утром. Идем, я покажу тебе твою комнату.