Последние дни Амвелеха (СИ)

— Я даже отчасти понимаю твое обожание. Я пытался молиться, до того, как ты пришла, а потом понял, что вся моя послушническая жизнь была обманом. Я верил в трансцендентного Господина, в приятное чувство благодати во время ноэтической молитвы — и только. В глубине души, я всегда знал, что Господин — выдумка людей. И даже узнав его в воочию, я не могу поверить, что это Он. Знаешь, что я думаю — бесконечно, по кругу? Боги — выдумка людей, а это несчастное существо поверило этой выдумке и играет эту роль для нас. Это существо имеет очень долгую память и вмещает в себя память людей о многих культурах человечества, как тут не возомнить себя богом? Особенно если люди летят в твои сети, как мухи.

Айзек тряхнул головой, и улыбка сошла с лица. Он взял руку Ревекки, погладил по тыльной стороной ладони и сжал.

— Я должен думать о тебе. Уйдем. Уйдем, — повторяя это слово, как заклинание он пошел прочь, но бурление в черных стенках коридора, его сбило. Он остановился, отпустил кисть Ревекки и обернулся к Тэкносу.

— Айзек?

Он стоял на месте и смотрел на яйцо, внутри которого билась чуждая ему жизнь.

— Ты знаешь, что в этих черных сосудах? — по лицу Айзека пробежала судорога, пальцы сжали рукоять махайраса.

В считанные секунды он преодолел расстояние между ним и яйцом и вонзил клинок в толстую полупрозрачную стенку. Ревекка вскрикнула, но ее крик потонул в неожиданном визге сирены. Большие системные дулосы под потолком остановились и включили сигнал тревоги, они мигали яростными огнями и вопили, будто от боли. Айзек дернул руку в сторону, проламывая твердую кожу яйца. Из него хлынул аргон-хюле, смешанный с какой-то жирной белесой жидкостью.

— Айзек! Нет! Что ты делаешь?!

Юноша будто не слышал крик Ревекки, не чувствовал ее рук, пытавшихся оторвать его от кощунственного действия. Не глядя, он оттолкнул ее и снова вонзил махайрас в яйцо. Когда дыра стала достаточно большой, он стал отламывать куски руками. Околоплодная жидкость и аргон-хюлэ покрывали его с ног до головы. Никто не пытался его остановить, Система вопила от боли, но не сопротивлялась, позволяя завершить жертвоприношение до конца. Поток жидкости иссяк. Соскальзывая на слизи, Айзек подтянулся на гибких трубах и забрался внутрь. Поняв голову, в сверкающих телесно-розовых лучах, проходящих через кожу гибких стенок, он увидел чёрную свернутую в круг многоножку, висящую на жгутах питательных сосудов. Он поднес махайрас к одному из них. Она открыла глаза.

— Это тебе за отца, — мстительно произнес Айзек, и рванул жгут лезвием махайраса. Многоножка дернулась и сжалась. Черные глазки увлажнились, но Айзек поднес нож к другой трубке. — За Исмэла. За мою мать. — Он оборвал еще один сосуд. — За меня и за всех, кого ты обманул. За Амвелех, за илотов, за мировую войну, за людей, в ловушку которых ты попался.

Айзек остановился. Руки болели от напряжения, кровь прилила к лицу, он дышал громко и часто. Ноги подгибались, голова раскалывалась от звона. Вывалившись из кокона в лужу внутренних соков, Айзек какое-то время зачарованно смотрел сотрясающиеся в агонии стенки. Затем вдруг вскочил на ноги, схватил Ревекку и помчался прочь по коридору.

— Почему? Зачем ты это сделал? — задыхаясь от бега, спрашивала Ревекка, пытаясь перекричать вопли предсмертной агонии Системы.

— Потому что он самозванец, — прокричал Айзек, не оборачиваясь. Голос звучал отрывисто и будто бы весело. — Потому что должен был! Потому что… О, БОГИ! Я НЕ ЗНАЮ, ПОЧЕМУ! ПОТОМУ ЧТО Я ЕГО НЕНАВИЖУ. НЕТ ДРУГИХ ОПРАВДАНИЙ!

Ревекка вырвала руку и остановилась. Она смотрела на свои босые ноги. Сирены продолжали выть. Айзек сделал еще несколько шагов и тоже остановился.

— Мне ненавистен Амвелех, ненавистен его бог, ненавистен аргон-хюлэ, и мне ненавистна Сеть. Я ненавижу оправдания, которые выдумываются, исходя из потребностей, я ненавижу всякую философию, религию и истину, если из-за них умирают люди. Возможно я погубил тебя, возможно, нам отсюда не выбраться, но… но…

Ревекка шагнула к нему и, зарывшись пальцами в его испачканные волосы пальцами, наклонила голову юноши себе на плечо. Он сгреб ткань на ее спине, и не смог больше сказать ни слова. Из глаз хлынули слёзы.

— Я не понимаю тебя, — сказала она обреченно, — совсем не понимаю, Айзек.

Тревога не смолкала несколько часов. Оставив попытки бегства, Айзек, Ревекка и дулос Элизар остались в том же коридоре ждать своей участи. Айзек и Ревекка сидели на полу, привалившись к стене и взявшись за руки. Элизар суетился, елозил гусеницами по полу, выпрашивая приказы, и мигал каким-то особенно темными оттенками, каких за ним не замечали раньше. Никто не решался прервать молчание, тонувшее в оглушающем вопле сирены. Вдруг всё смолкло.

Ревекка выпрямилась и испуганно взглянула на Айзека. Коснулась ушей, словно опасаясь глухоты.

— Тревога, — слишком громко сказала она и, понизив голос, договорила: — Прекратилась.