Последние дни Константинополя. Ромеи и турки

Юноша, вспомнив, что он в первую очередь связной, поспешно отправился к василевсу, но не стал заранее пугать - лишь сказал, что дело очень важное и касается генуэзцев.

Увидев Джустиниани, василевс переменился в лице и, встав на колени рядом с лежащим, взволнованно спросил:

- Брат мой, у тебя остались силы? Ты можешь встать?

Джустиниани с помощью подчинённых честно попытался приподняться и хотя бы сесть, но тут же со стоном повалился обратно на землю:

- Нет.

Тодорису почему-то показалось, что предводитель генуэзцев сделал это не столько для того, чтобы проверить своё состояние, сколько для того, чтобы сделать своё обращение к василевсу более весомым:

- Я прошу, - хрипло произнёс Джустиниани, - позволить мне покинуть место битвы. Пусть ненадолго откроются Пятые военные ворота, чтобы мои люди вынесли меня.

Василевс заволновался ещё больше, крепко сжал руку раненого:

- Нет, нет, только не сейчас. Прошу тебя, брат мой, потерпи. Конец битвы близок. Останься, чтобы воодушевлять людей. Одно твоё присутствие уже много значит. Без тебя твои люди уже не будут сражаться так, как они сражаются в твоём присутствии.

- Мой вид не может никого воодушевить, - ответил Джустиниани. - Я больше ничего не могу сделать.

- Как же так! Почему? - сокрушался василевс. - Отчего эта рана? От бомбарды? Как Господь допустил, чтобы попали именно в тебя? Ведь ты так нужен нам, брат!

"Возможно, если б у нас были мантелеты, - вдруг подумал Тодорис, - такого бы не случилось. Мантелеты были бы, если б портовые грузчики не отказались принести их на стены. А грузчики не посмели бы отказаться, если б василевс настоял. Но он не имел сил настаивать, потому что каждый день улаживал споры между защитниками Города. И Джустиниани мог бы настоять, если б не устал спорить со всеми и доказывать, что защитники Города должны помогать друг другу. В крайнем случае кто-то из свиты василевса мог бы раскошелиться и заплатить грузчикам ради общего блага... Если бы..."

- Такова воля Божья, - спокойно сказал генуэзец и так же спокойно продолжал, как если бы у него уже не осталось сил на чувства: - Прикажи, чтобы открылись ворота. Пусть меня отнесут в мой лагерь, и там меня осмотрит мой лекарь. Ты же не оставишь меня здесь умирать после всего, что я сделал для Города? Ты не вправе требовать от меня больше, чем я уже совершил.

Василевс судорожно вздохнул и заплакал. Даже не стесняясь своей свиты, которая уже успела собраться вокруг, он беззвучно лил слёзы. Наверное, свита подумала: "Неужели это конец?" Но василевс нашёл в себе силы подняться с колен и чуть дрогнувшим голосом произнёс:

- Пусть нашему брату Джустиниани отдадут ключи от Пятых военных ворот. Его бой закончен, а наш - ещё нет.

Тодорис не знал, следовать ли за удаляющимся василевсом. Наверное, было достаточно, что вслед за ним и свитой отправились двое генуэзцев, чтобы получить обещанные ключи, хранившиеся где-то в особом месте.

Тогда связной посмотрел на предводителя генуэзцев, которого видел каждый день на протяжении последних двух месяцев и с которым, кажется, успел сдружиться. Друзей положено ободрять в трудную минуту, но Тодорис не решился даже подойти и пожать ему руку по примеру василевса. Откуда-то появилась уверенность, что Джустиниани не нужно выражение чувств, которые уже ничего не изменят. Генуэзец, лёжа на земле и глядя в рассветное небо, отрешился от всего земного. Не следовало вырывать его из этого состояния. Пожалуй, следовало лишь сказать: "Господь, прими душу раба Твоего".

Тодорис тоже перевёл взгляд вверх и вдруг увидел, что по Большой стене бежит мальчик. Тот самый Иоанн, сын Георгия Сфрандзиса! Мальчик, казалось, забыл, что идёт битва, потому что даже не пытался пригибаться и прятаться за зубцами. Вот он на мгновение остановился, глянул вниз, высматривая что-то между стеной и баррикадой, а затем снова пробежал пару десятков шагов и снова посмотрел вниз.

Кажется, Иоанн увидел то, что хотел, потому что опять пустился бегом, но через каждые несколько шагов поглядывал в пространство между укреплениями. Впереди Большая стена была частично разрушена, но мальчик даже не остановился, а продолжил бег по краю обвалившейся кладки, как по лестнице, вдруг оступился, упал на спину, продолжая движение вниз, приземлился ногами на кучу камней, чудом ничего себе не подвернув, и ринулся к Джустиниани.

Тот закрыл глаза и, наверное, пребывал в забытьи, поэтому не обратил внимания даже своего любимца, которого называл Джованни. И тогда сын Сфрандзиса, растерянно оглянувшись, приступил к Тодорису, хоть и знал, что перед ним зять Луки Нотараса:

- Он... - Иоанн запнулся, - Юстинанис сильно ранен?

- Очень сильно, - ответил Тодорис. - Его сейчас унесут через ворота и тебе лучше воспользоваться этим и тоже покинуть место битвы.

- Но... кто же тогда нам поможет?

- Боюсь, что никто. Теперь у нас есть только мы сами.