Последние дни наших отцов

Последние два дня он сидел в “Лютеции” на важном собрании представителей испанского, итальянского и швейцарского отделений абвера. Два дня взаперти в Китайской гостиной, два дня убито на их жаркие споры, два дня все в нем бурлило от нетерпения: какого черта он до сих пор не получил заказ? И только в конце последнего заседания швейцарский представитель сказал Кунцеру:

– Вернер, чуть не забыл: ваш пакет у меня.

Кунцер сделал вид, что и не помнит своей просьбы месячной давности. И поспешил за коллегой в его номер.

Это был маленький, но толстый бумажный конверт. В лифте Кунцер нетерпеливо вскрыл его. Там лежал десяток открыток с видами Женевы. Пустых.

* * *

С ноября Кунцер, груженый провизией и шампанским, неутомимо ходил к отцу. И обедал с ним – надо было убедиться, что тот тоже поел. С кухни по-прежнему доносились ароматы. Каждый день в полдень отец готовил сыну обед. Но отказывался к нему притрагиваться. Если сын не приходил, эту еду никто не ел. Мужчины молча поглощали холодные закуски. Кунцер едва прикасался к ним, оставался голодным – лишь бы что-то осталось, и отец поел еще. И незаметно совал деньги в хозяйственную сумку.

На выходных старик больше не выходил из дома.

– Вам надо немного проветриться, – твердил Кунцер.

Но отец отказывался наотрез.

– Не хочу разминуться с Полем-Эмилем. Почему он больше не дает о себе знать?

– Даст, как только сможет. Война, знаете ли, нелегкая штука.

– Знаю… – вздыхал тот. – Он хороший солдат?

– Он лучше всех.

Когда они говорили о Пэле, на лице отца появлялись краски.

– Вы воевали вместе с ним? – спрашивал отец под конец обеда, так, будто календарь застыл и каждый раз без конца повторялся один и тот же день.

– Да.

– Расскажите, – молил отец.

И Кунцер рассказывал. Рассказывал бог весть что. Только бы отцу не было так одиноко. Рассказывал о фантастических подвигах во Франции, в Польше, везде, где стояли солдаты рейха. Поль-Эмиль громил танковые колонны и спасал товарищей; он не спал ночей – то пускал в небо зенитные снаряды, то работал волонтером в больницах для тяжелораненых. Отец восхищался сыном до умопомрачения.

– Не хотите немного пройтись? – каждый раз предлагал Кунцер, завершая свой нескончаемый рассказ.

Отец отказывался.

– А в кино? – не сдавался Кунцер.

– Нет.

– На концерт? В Оперу?

– Нет и нет.

– Просто погулять?

– Нет, спасибо.

– Что вы любите? Театр? Я вам достану все что хотите, что угодно, хоть “Комеди Франсез”, только скажите.

Актеры часто ходили ужинать в пивную “Лютеции”. Если отец захочет с ними встретиться или посмотреть спектакль на дому, он все устроит. Да, они будут играть для него одного, в этой гостиной, если он пожелает. А если откажутся, он закроет их жалкий театр, отправит их в гестапо, всех депортирует в Польшу.

Но отец ничего не хотел, он хотел только сына. В начале января он сказал своему единственному гостю:

– Знаете, однажды я уже вышел. Просто так, за какими-то бесполезными покупками. И запер дверь на ключ, хотя дал обещание, – но только из-за воров, они крадут открытки, у меня украли открытку, которую прислал Поль-Эмиль, я ее, наверно, плохо спрятал. Короче, я тогда разминулся с сыном. Никогда себе этого не прощу, я дурной отец.

– Не говорите так! Вы потрясающий отец! – воскликнул Кунцер, которому вдруг захотелось размозжить себе голову из люгера: ведь вором был он.

Назавтра он заказал в швейцарском отделении абвера открытки с видами Женевы.

* * *

Завладев набором открыток, Кунцер стал писать отцу от имени Поля-Эмиля. Он сохранил украденную открытку и, взяв ее за образец, копировал почерк. Сперва писал начерно, усердно, сотни раз, если нужно – его каллиграфия должна быть правдоподобной. Потом запечатывал открытку в конверт без адреса и опускал в железный почтовый ящик на улице Бак.

Дорогой, обожаемый папочка,

Прости, что я до сих пор не вернулся в Париж. У меня много дел, ты наверняка поймешь. Уверен, что Вернер о тебе заботится. Можешь во всем на него положиться. А я думаю о тебе каждый день. Скоро приеду. Очень скоро. Как можно скорее.

Твой сын

Кунцер подписывался “твой сын”, ему не хватало мужества на главный обман – написать имя покойного: Поль-Эмиль. К тому же, насколько он помнил, все виденные им открытки были без подписи. Иногда он даже добавлял постскриптум: “Смерть немцам!” И смеялся про себя.