Последние дни наших отцов

Маки готовились к буре. Одной из первых операций, которую провела ячейка под командованием Клода, стал подрыв локомотивного депо. Длилась она больше часа: нужно было заложить заряд под каждый локомотив. Но часовые механизмы детонаторов сработали вразнобой, и в результате получилась цепочка взрывов, посеявших хаос в рядах немецких солдат. После этого бойцы Сопротивления стали считать кюре полководцем в новом духе.

Несмотря на несколько других успешных операций, проведенных с Трентье, Клод тревожился: вооружения не хватало. Они могли еще немного продержаться, но боеприпасы таяли быстро. Он уже отправил запрос в Лондон, но поставки были пока еще редкими и неполными, приоритет отдавался ячейкам на севере страны. Поэтому был создан резерв боеприпасов и приказано стрелять поменьше – приходилось экономить.

Партизаны владели почти всеми видами оружия, кроме пистолета-пулемета “Марлин”. Клод научил их с ним обращаться и посоветовал как можно чаще использовать именно “Марлины”, а не “Стэны”: они били точнее и требовали меньше патронов. Осенью маки доставили также тяжелое вооружение – противотанковые гранатометы PIAT.

– И как с этими штуками обращаться? – спросил Клода Трентье при осмотре груза.

Клод, не имевший об этом ни малейшего понятия, пришел в замешательство.

– Думаю, целишься… и…

Трентье невесело усмехнулся. Клод предложил ему попрактиковаться. Зато когда тот же вопрос ему задали простые бойцы, кюре, дабы сохранить лицо, ответил, напустив на себя вид важной и занятой персоны: “Мы герилья или дерьмо какое? Герилья – это винтовка. Займитесь ружьями и нечего ко мне приставать!” А после попросил пианиста отправить срочное сообщение в Лондон: пусть, кроме оружия, пришлют инструктора или кого угодно, лишь бы как можно быстрее обучил людей Трентье обращаться с гранатометами.

* * *

В Лондоне Станислас с группой УСО/УС напряженно готовил совместные операции союзнических служб. В феврале, благодаря прежде всего оживившемуся воздушному снабжению, УСО возобновило деятельность во Франции, но теперь столкнулось с бурными спорами: поддерживать ли их операции авиацией. Английская МИ-6, американское Управление стратегических служб (УСС) и другие структуры профессиональных секретных структур союзников были отнюдь не в восторге от бесконечных полетов: те привлекали внимание гестапо и ставили под удар всех агентов, работающих на местности, – причем, как они считали, исключительно ради поддержки агентов-любителей УСО и кучки необстрелянных бойцов Сопротивления.

Штабы союзников рассчитывали на Сопротивление, но не знали, насколько эффективными будут действия ячеек. На Юге партизаны были особенно хорошо организованы и уже наносили немцам чувствительные потери. УСО, которое поставляло ячейкам оружие, следило за ними через своих агентов, а иногда и обучало отдельных командиров Сопротивления в своих учебных центрах; предполагалось, что на всей территории Франции (Секции F и RF) насчитывается более ста тысяч бойцов-подпольщиков, которых можно задействовать в любой момент.

На Бейкер-стрит Станислас часто спускался в отдел Шифра Секции F – ходил тайком понаблюдать за Лорой. Смотрел, как она трудится, не замечая его, погруженная в работу. Станислас находил, что горе еще добавило ей красоты. Живот у нее уже округлился, она была на шестом месяце. Однажды он ездил с ней к врачу: будущая мать и дитя были здоровы. Роды ожидались в начале июля.

Станислас без устали опекал Лору. В Лондоне оставались только они с Доффом, а теперь еще и Доффу временами случалось уезжать из столицы. Каждый вечер Станислас провожал Лору от Бейкер-стрит до Блумсбери. Если какое-то собрание затягивалось допоздна, он делал перерыв и, проводив ее, шел обратно в генеральный штаб; она не догадывалась, что его рабочий день не окончен. Часто они ужинали вместе в Блумсбери, в ресторане, а иногда у него в Найтсбридже. Станислас тогда предлагал ей переночевать у него, места хватало, но она неизменно отказывалась: надо привыкать жить одной, раз такова ее судьба. Ибо Станислас и Дофф, несмотря на все свои заботы, не в силах были одолеть тоску, снедавшую Лору.

Пэл погиб пять месяцев назад, она по-прежнему плакала каждую ночь. Плакала чуть меньше, спала чуть больше, но все равно плакала. Теперь, когда квартира в Блумсбери опустела, ей не нужно было бояться, что ее услышат. Она плакала в гостиной, прижимая к себе роман, который Пэл читал ей в Локейлорте и который она нашла в его спальне; она не открывала его и больше не откроет, это было выше ее сил, но, прижимая его к себе, немного успокаивалась. Нюхала его обложку, вспоминала слова. Вспоминала, как Пэл читал, как они сидели вдвоем. Она помнила почти все их счастливые минуты, в точности, во всех подробностях. Иногда мечтала о том, как они могли бы жить, – об Америке, о Бостоне, об их доме, об их ребенке; она словно гуляла по всем комнатам, вдыхая запахи милого садика. Там был Пэл, и его отец тоже; он столько рассказывал о своем отце. В американском доме у отца была своя комната.