– Я решил свести пятно на тыльной стороне правой руки, – сказал он через плечо, выливая полчашки теплого кофе в раковину. Он старался очень тщательно подбирать слова. – Лазерная хирургия. Всего пара амбулаторных сеансов, и рука чистая.
– Ce n’est pas possible![22]
– воскликнула она, и он услышал, как ноги Пламтри зашаркали по полу, когда она встала. – Это твой знак Андрокла! Лев оказался в долгу перед Андроклом, потому что тот просто вытащил шип из львиной лапы, но ты однажды подставил руку, чтобы спасти самого бога! Я никогда не говорила об этом, но только бог вправе его убрать, как только он был вправе его даровать. У меня никогда не было бы… у меня не было бы твоего ребенка, если бы его отец не был отмечен– Ладно, – ответил он, как будто уступая. – Прости. Не стану.
Он налил в чашку холодной воды из-под крана и вернулся к столу.
– Сядь, пожалуйста, – сказал он ей и, поставив чашку с водопроводной водой на стол, принялся помешивать в ней указательным пальцем правой руки. Дождался, пока она снова заняла свое место, и спросил: – Что случилось в Новый год?… – Он коснулся лба влажным кончиком пальца. Потом вынул кассету автоответчика из кармана рубашки.
– Утром, на рассвете… – сказал голос Нины губами Пламтри. – Сегодня утром, когда ты позвал меня на прыгающую кровать, я подумала, что это снова может быть
Кокрен почувствовал себя опустошенным.
– Как тебя зовут? – спросил он, стараясь выдерживать голос бесстрастным, как гудок в телефонной трубке.
И принялся медленно водить рекламной бутылочкой-магнитом над кассетой.
– Нина Жестен Леон. Ариахна. – Голубые глаза Пламтри встретились с его глазами. – Костыль, ты двоишься у меня в глазах. Теперь мне кажется, что я умерла в то утро. Это так?
– Да, Нина, – хрипло проговорил он, стараясь скрыть режущую горечь в горле. – Ты умерла в то утро. Я отвез твой прах в Нижний Медок, в Керак, и говорил с твоими родителями. Нам всем очень больно, что ты ушла, и больнее всех – мне.
Она передернула плечами, как от холода, и сморгнула набежавшие слезы.
– И куда же мне теперь идти?
«Важнее всего спокойствие, – говорил он себе, – а не твоя обманутая любовь, не твоя гордость. Пусть она покоится в том мире, который ей подобает».
– Наконец-то к твоему
Лоб Пламтри разгладился от хмурых морщин, и ее загорелое лицо утратило всякое выражение; Кокрен закрыл глаза и медленно опустил лицо в ладони. Он тяжело дышал, и при каждом вдохе у него перехватывало горло, а когда ладоням стало горячо, он понял, что плачет.
Он услышал безжизненный голос Валори:
– Какое совпадение! Точь-в-точь она. – Холодный палец прикоснулся к его щеке. – Вы встаньте, сударь, встаньте! Вы мужчина, вам не к лицу.
Он поднял голову и вытер рукавом мокрые глаза. И увидел, что перед ним сидит, поглядывая на него с несомненным сочувствием, безошибочно узнаваемая Коди.
– Сид, – сказала она. – К тебе заезжает машина.
Он оттолкнул стул и вскочил. Револьвер остался в спальне, и он метнулся было туда по коридору, но тут же, за секунду до того, как мотор затих, узнал характерный рокочущий звук выхлопа.
Прошлепав босиком ко входной двери, он посмотрел в глазок.
Старенький «Сабурбан», стоявший на дорожке, был кроваво-красным. От него примерно на фут расходилась во все стороны аура, переливающаяся, как знойные миражи, и тщательно подстриженная живая изгородь казалась сквозь облако ауры гораздо зеленее, чем была на самом деле.
Из дверей пассажирской стороны выбрались Пит и Анжелика, водительскую дверь распахнул Арки. На заднем сиденье можно было разглядеть голову Кути. Никого больше в машине не было.
Кокрен отпер замок, распахнул дверь, и пахнущий океаном ветерок обдал холодом его мокрое лицо.
Кути, с помощью родителей, выбрался с заднего сиденья, а Мавранос обошел машину спереди и направился прямо ко входу.