Последние истории

Она даже не раздевается, все равно не заснет. Стоит посреди темной холодной комнаты с влажным яблочным запахом. Иду мучит ощущение, будто она что-то упустила, будто случилось что-то страшное и важное, но мысль постоянно ускользает. Все прочие наготове – падают, будто зрелые сливы, плюх-плюх. Только эта одна не дается. У мысли острые края, а поверхность шершавая, а может, даже колючая. Она горячая, не удержишь. Обжигающая. Что-то произошло, только Ида не знает точно, что и когда. Она растягивает перед собой события, словно заснеженное шоссе, ищет точки отсчета. Надо все выстроить по порядку, тогда она успокоится. Снизу доносятся знакомые голоса – это уже было: шарканье, шаги по деревянной лестнице, скрип двери, шум воды в туалете, стон резко включенного насоса.

Никогда не выходило так, как она ожидала, – это, видно, загадка жизни, думает теперь Ида. Непременно вторгалось нечто внезапное, непредвиденное. По сути, жизней было две. Одна – воображение грядущего, каким оно должно быть, нисколько не фантастическое, не высосанное из пальца, итог долгого и тяжкого обучения: прочитанных учебников, выслушанных чужих историй, просмотренных фильмов и новостей. Так положено, так бывает у других людей, а раз она точно такая же, этот вариант подойдет и ей. Образ уже заранее пережитый и осмысленный, понятый и включенный в архив несбывшегося. Огромный склад, бесконечные ангары, на каждом вывеска: «Так должно было случиться». Жизнь здесь подчиняется законам логики, это готовый учебник для других, начинающих. Легко спорить – все друг друга понимают, слова имеют конкретные значения, поступки делятся на хорошие и плохие, обстоятельства – на благоприятные и неблагоприятные. Все факты, даже мелкие, существенны, классифицированы, выстроены в логические ряды причин и следствий, вызывают доверие и восхищение – скользкие стеклянные шарики с эталонами внутри. Студенческая свадьба с Николиным – скромная и торжественная; мгновение, когда первый раз приносят кормить Майю; а вот родители навещают дочь в общежитии, ждут внизу, в вестибюле, провинциальные, робкие, поседевшие; вся перемазанная, Майя ест шоколадный торт; карандаш Николина оставляет на карточке мелкий, почти нечитаемый узор, из которого слагаются слова о потрясающей истине.

Но рядом существует и другая память, другие склады – происшедшее в реальности, нарушившее тонкую оболочку возможного; то, что можно записать на кинопленку в качестве доказательства. Доказательства чего? Ида не знает. События, внешне похожие на те, почти близнецы, хотя и – следует признать – порой несколько отличающиеся. Тем не менее все их объединяет поразительная небрежность, словно это оттиск с испорченного штампа.

Свадьба сумбурная, микрофон ломается, поэтому ни жених, ни невеста не слышат, что говорит им чиновник в парадном костюме; чей-то каблук наступает на подол слишком длинного подвенечного платья, и оборка рвется; опоздавшие пробираются между рядами; бульон подан холодным, грязь из-под колес автобусов пачкает светлые пальто гостей. Младенец, туго запеленутый в синее одеяльце, – вялый и сморщенный, и Ида вовсе не испытывает умиления, которое ей сулили. Она поспешно разворачивает сверток, чтобы проверить, все ли в порядке, а потом – хотя все хорошо – плачет ночь напролет.

Чем больше зазор между двумя потоками воспоминаний, тем они мучительнее. Все удалось не вполне, получилось не так и по неведомым причинам оказалось ущербным и невыразительным.

Мать умирает от инсульта в переполненной варшавской больнице, с этим кольцом на указательном пальце. Но оно теряется. На похоронах Иду настигает давнишнее болезненное воспоминание, хоть она и отбивается изо всех сил: ей двенадцать лет, и она видит мать лежащей под грузным телом чужого мужчины, девочка сразу узнает ее по пряжкам подвязок для чулок, еще до того, как та оборачивается к Иде и уничтожает, закрыв глаза. Девочке кажется – навсегда.

В один год она теряет обоих родителей – тоже как-то между делом. Ида всегда полагала, будто в смерти есть нечто величественное, и все с ней связанное должно быть возвышенным. А она, оказывается, такая же серая, как жизнь.

Ида хоронит мать на страшном, голом кладбище, впопыхах – август, жара, пустой город. Невозможно представить себе место более чуждое матери, чем это кладбище. Необычное восточное имя на мгновение привлечет внимание каждого прохожего. Вызовет ироническую улыбку. Случайно Иде все-таки удалось наконец разлучить их – отца и мать, столь не подходящих друг другу.

После ухода матери она испытывает одновременно облегчение и угрызения совести. Эти чувства настолько переплелись и срослись, что разделить их непросто – как родителей. Но ощущение это Иде хорошо знакомо. Так же было, когда она уехала во Вроцлав.