Последние узы смерти

Заговоривший с ним человек сидел на поваленной каменной плите, вольно облокотившись и задрав повыше ноги в сапогах. В отличие от готовых сражаться и убивать солдат, этот, если судить по виду, собрался сыграть на арфе или откушать поданной в фарфоровой чашечке зрелой папайи.

«Нет, – холодея до костей, понял Каден, – не человек».

Он никогда не видел его в лицо, но помнил сделанный год назад в храме Сьены рисунок. Автором его была мать Тристе.

«Только она не точно передала натуру, – безрадостно отметил Каден. – Не совсем точно».

Жрица наслаждений ухватила острый взгляд и легкую хитроватую улыбку, она запечатлела сочетавшуюся с юмором надменность, но не передала скрытой за всем этим пустоты. Она изобразила Рана ил Торнью полководцем-человеком, не распознав в нем чуждого и враждебного человеку кшештрим.

– Беги, – улыбнулся кенаранг, лениво махнув рукой.

По правде сказать, Каден так и собирался поступить, но это короткое слово остановило его, расшевелив нутряные опасения.

Ил Торнья улыбнулся шире, словно дождался такого отклика:

– Или не беги. Все равно.

Каден ощутил угрожающе затихшего в нем Мешкента – так замирает, забившись вглубь клетки, пойманный зверь. Под изучающим взглядом кшештрим Каден слой за слоем укреплял камеру бога, грудами сгребая к ее стенам страхи и сожаления, смятение и мертворожденные надежды – всего себя до крошки, лишь бы спрятать за ними чужой разум. Он понятия не имел, что способны разглядеть нечеловеческие глаза ил Торньи, но одно знал наверняка: бога кшештрим увидеть не должен.

– Ты не… – заговорил Каден.

Ил Торнья перервал его, закончив фразу усмешкой:

– Не гнался по вашим следам? Нет. Погоня по такой жаре утомительна. Куда разумнее встретить вас на месте.

– Откуда ты знал, где ждать?

Кенаранг, как бы обдумывая вопрос, поджал губы и покачал головой едва ли не с жалостью:

– Я мог бы тебе кое-что рассказать о закономерностях и вероятностях, но смысла нет. Все равно что объяснять математику муравью. – Он пожал плечами, словно решил этот вопрос. – Так или иначе, ты здесь. И, что существенней, она здесь.

Он ткнул через плечо большим пальцем.

Тристе.

Девушка осела наземь между двумя солдатами, волосы упали ей на лицо, подбородок уткнулся в грудь. Следов насилия на ней не было, но кто-то ударил ее по голове, лишив сознания.

– Не самый гостеприимный прием, – отозвался на мысли Кадена ил Торнья, – но, как я слышал, она довольно опасна. Не хотелось бы кончить жизнь кровавой кляксой, как кое-кто в Жасминовом дворе.

Кшештрим склонил голову к плечу:

– Ты ведь там был? Действительно так страшно, как рассказывают?

Паника металась в Кадене рвущейся с цепи бешеной собакой. Ваниате заманивало в себя, но он не доверял трансу, поэтому схватил панику и душил, душил, пока она не перестала извиваться, не позволила ему думать. Факты лились на него холодным дождем. Тристе жива. Может быть, Киль ошибся. Может быть, ил Торнья не желает ей смерти. Может быть, есть выход. Если она очнется… Если Сьена вырвется из нее, как уже бывало прежде… Еще не все кончено. Еще не кончено. Не может быть, чтобы все было кончено.

Ил Торнья улыбался, барабаня пальцами по камню.

– Так или иначе, я благодарен тебе за хороший урок: всегда держи при себе лича.

Он лениво указал пальцем.

Проследив его жест, Каден увидел старика – согбенного, лысоватого, стоящего шагах в пяти от кенаранга. Среди солдат с обнаженным оружием он поначалу остался незамеченным.

– Все считают личей безумцами, – покачивая головой, говорил Торнья, – но это не вполне справедливо. Просто они видят мир… иначе, чем ты или я.

– Ты и я видим мир по-разному, – ответил Каден, удивляясь, как ровно звучит его голос.

Кенаранг поднял брови:

– О, я в этом не так уж уверен. Те монахи, что тебя учили, эти хин… кажется, они кое-чего достигли. Ручаюсь, если разобраться, мы на многое смотрим одними глазами – ты еще сам не понял, как на многое.

Он подмигнул, заглянул Кадену в глаза и отвернулся к старику.

– А вот Рошин немного не таков. Зато он верен, а это для меня важно.

Рошин… Имя ошеломило Кадена. Кто мог назвать сына по самому ненавистному за всю историю существу? Кшештрим в мире почти забыли, зато помнили атмани, помнили ужас и опустошение. Их имена внушали отвращение всем и каждому на двух континентах и за их пределами. И тут истина словно хлестнула Кадена ременным кнутом по обнаженному мозгу.

«Рошин не назван по атмани. Он и есть атмани».

Ил Торнья чуть подался вперед, словно спешил ухватить мелькнувшее в глазах Кадена осознание:

– Ты понял.

Ответить Каден не успел – за его спиной на площадь с топотом вывалились солдаты. Их лица заливал пот. В задних рядах кое-кто скрючился, упираясь ладонями в колени и тяжело дыша. Впрочем, они поспешно подтянулись, когда их командир ударил кулаком в грудь напротив сердца и почтительно гаркнул:

– Генерал!

Ил Торнья небрежно кивнул ему:

– Хорошо поработал, Саркиин. – Окинув взглядом ряды его подчиненных, кшештрим прищурился. – Где третий? Тот, что был с ними?

Казалось, дальше некуда, но Саркиин вытянулся пуще прежнего. Он выглядел человеком, приготовившимся к смерти.