Последние врата

Она не успела ещё увидеть самих гостиных рядов, а горластые уличные зазывалы, что, вроде Пини, подкатывались к ней на каждом шагу, уже порядком поднадоели ей. На одного из них, наряженного шумилкой, сзывающего зрителей на знаменитую Песнь сказаний, она чуть было не клюнула. Столица славилась своими лицедеями и представлениями. И всё же она намеревалась добраться до узорочного ряда и прикупить связку клубочков – коротать шитьём скучные вечера. Поэтому отрицательно качала головой на все заманчивые предложения и терпеливо прокладывала себе путь сквозь плотную толпу искателей удовольствий и развлечений, деловых и любовных встреч, а то и просто нужных лавок и товаров. Торжище было в самом разгаре. Возле лавок с украшениями, золотым шитьём и дорогим кружевом было людно. Оживлённый женский щебет и смех сливался с басовитым гулом голосов торгующихся мужчин и с оглушительными воплями зазывал.

У нужного Яромире прилавка с золотой и серебряной нитью, россыпями самоцветного бисера и речного жемчуга царила величественная чуха со следами былой красоты на суровом лице. Вокруг неё суетились торговец и все три его сына. Госпожа явно собиралась значительно опустошить прилавок, придирчиво рассматривая толщину нитей, оттенки самоцветных зёрнышек и форму жемчужин, недоверчиво вглядывалась в клейма поставщиков… За её спиной двое первых-из-старших ухов многозначительно перемигивались с двумя рыжеволосыми чомами, ровесницами Яромиры. Юные чомы, судя по всему, состояли при величественной особе, а первые-из-старших охраняли всех троих в уличной толчее от оскорбительных посягательств. Один уже перебирал, нежно целуя, пальчики благосклонно протянутой к нему хорошенькой ручки, а второй, пользуясь суматохой у прилавка, прижимал к себе менее осторожную деву и шептал на ухо ей что-то такое, от чего она так и млела, когда величественная чуха, наконец, выбрала пару мелких серебряных клубочков и отсчитала торговцу монетки. Чомы напустили на себя неприступность, ухи – благопристойность, и вся процессия двинулась к следующему прилавку – к гребням, зеркальцам, заколкам, где в точности повторилась вся прежняя сцена. Горькое разочарование, написанное на лицах оставленного без желанной выручки торгового семейства, не сбило с толку и не разжалобило Яромиру; она тоже точно отсчитала монеты и сама сняла с крюка облюбованную золотую связку.

Но странное томление поселилось в ней.

У прилавков узорочного ряда обнимались ещё несколько красивых пар. Девы, примеряя, совали ножки в дорогие, шитые жемчугом башмачки; стреляя глазками, приподнимали подолы – выше, чем следовало. Витязи, маги, цеховые мастера и дозорные ухи нашептывали счастливым избранницам нежные или нескромные слова и застёгивали на их гладких шеях и холёных руках ожерелья и браслеты. Прикладывали к их пышным грудям драгоценные кружева, обвивали тонкие талии золотыми поясами. Или уносили в кованых ларцах оставленным в светлицах жёнам и возлюбленным эти свежеприобретённые доказательства своей страсти.

Значение всех этих дорогих безделушек и от ворота до пят расшитых самоцветами нарядов, которыми всегда пыталась поделиться с ней подруга, и к которым Яромира до сих пор была столь равнодушна, вдруг предстало в новом свете. Открытие уязвило.

"А мне всю жизнь теперь, наверное, придётся самой себе добывать сундуки по просекам и какие-нибудь ужасные прозвища в придачу…"

Она опоясана мечом и способна силой взять нужное – всё, кроме любви.

Три девы, оживлённо болтающие у прилавка со сластями, хохочущие и подталкивающие друг дружку, завидев её плащ, игриво и призывно помахали ей. Ну да, она же – витязь. От неё, вернее от него, от Яра, ждут сластей и узорочья – этих знаков внимания и ещё чего-то, чего ей самой, наверное, никогда и не доведётся испытать. Поравнявшись с лавкой, она показала нарядным хохотушкам язык, чем ещё больше развеселила их. Как из-под земли вырос зазывала:

– Я вижу ценителя редких ласк! Хочешь всех троих? Или по очереди? Рекомендую начать с Василины…

Яромире стало смешно.

– Ещё слово, и я тя убью, – смеясь сказала она зазывале, и, смеясь, пошла дальше.

Смех отпустил её перед корчмой. Хотелось есть. Как ни странно, лёгкий запах от тронутого жертвенным смрадом плаща больше не вызывал тошноты, напротив, навевал мысли о хорошем жарком. Чуха сразу прошла на чистую, обеденную, половину и, против обыкновения, спросила себе ещё и вина. Перед глазами то и дело всплывали то прижимающиеся к губам обольстителя пальчики, то млеющая от нашёптываний чома. А ещё – так понравившийся ей недавно худощавый первый-из-старших ух с алмазной стрелой у ворота. Ей тогда так хотелось признаться ему, что она девица… Вспомнилось предложение Стара: "Давай, я женюсь на тебе, когда вырастем. Нет, правда…" Вспомнились сильные наглые руки Дана, утирающие кровь с разбитого лица, и его смешная досада: "Ну, попадись ты мне без оберега…" Все видения вытеснил образ Дэла. А потом чашник принёс славный обед, и кубок доброго вина затуманил милый сердцу образ. Но томление так и не отпустило.