Последние

Я больше не могла оставаться на месте. Я верила и собиралась верить до конца, что смерть можно победить во второй раз. И в третий, а затем еще. Всегда. Но жизнь никогда меня не жалела, поэтому каждая секунда в любой момент могла оказаться последней.

Проскочив на шатающихся ногах мимо всех троих, я разом преодолела все ступеньки и влетела в дом. В нос сразу ударил запах разнообразных трав и спирта. А воздух пропитался слезами и ожиданием смерти.

Сложившееся в доме настроение опустилось на меня тяжелым камнем. Я задыхалась, не чувствуя живого воздуха – повсюду, абсолютно везде витала безысходность.

Ноги вели меня к комнате любимого. Даже оказавшись бы здесь впервые, я смогла бы понять, куда идти – в одной из комнат раздавалось тяжелое, хриплое дыхание.

Войдя в помещение и обнаружив Виктора в промокшей и пропитавшейся запахом пота постели, я невольно задержала дыхание и замерла. Он находился в беспокойном забытье, часто сглатывал и еле слышно стонал.

Не издавая ни звука, словно охотник, подкрадывающийся к лани, я подошла к кровати, казалось, сотканной из боли, боясь спугнуть спасительный сон Виктора. Как бы мне хотелось, чтобы он открыл свои карие глаза и произнес хоть слово. Но это бы означало вернуть его к боли. Я не могла так поступить, несмотря на сокрушающую тоску внутри.

Рядом с изголовьем кровати стоял маленький табурет, на котором покоились инструменты Булякова – стакан, по всей видимости, наполненный спиртом, пучок трав, а рядом ступа с перемолотой зеленью. Чуть поодаль лежала губка, пропитанная неизвестным мне раствором.

Я аккуратно дотронулась до компресса на лбу больного – повязка была еще мокрая. Виктор вдруг немного поморщился, веки его дрогнули, а затем он повернул голову лицом ко мне, неосознанно последовав за моей рукой.

«Ничего, – подумала я. – Мы справимся. Ничто не сможет нас разлучить, любовь моя».

Под его глазами залегли темные круги, и сейчас я неожиданно для самой себя отметила, как сильно впали его щеки. Неужели аппетит у него пропал уже давно? А я даже не заметила этого. Куда я смотрела? Всегда, каждую минуту нужно было помнить о его прошлом. Но упрямый человеческий мозг твердил, что горе приходит к другим.

Я поняла, что, полностью погрузившись в море любви, не услышала, как беда постучалась в нашу дверь.

Ноги мои перестали меня держать, и я упала на колени перед безжалостной силой. Что-то пыталось вырваться из меня наружу. Голова закружилась, к горлу подступил ком. Я закрыла глаза руками, со всех сил прижимая их к лицу. Физическая боль притупляла ту, что зарождалась в глубине. Слезы пытались вырваться из-под жарких ладоней, но я ни за что не позволяла им сбежать.

Неожиданно дыхание перехватило, и я попыталась вдохнуть ртом воздуха. Но из открытых уст вдруг вырвался нечеловеческий крик. Он оглушил меня.

Я не могла остановиться и кричала, кричала, кричала, буквально раздирая горло душераздирающим воплем.

–Витенька, любимый мой! Проснись, я тебя умоляю! – Не ведая, что творю, я кинулась к нему на грудь. Пыталась трясти за плечи. Такое близкое присутствие смерти лишило меня рассудка. –Господи, забери лучше меня!

Я подняла лицо вверх и обращалась к неизвестному, повторяя один и тот же вопрос – «почему». Почему именно он? Почему именно сейчас? Почему именно так, не давши попрощаться?

Комната вокруг поплыла, и мне вдруг показалось, что все происходящее творится не здесь, не со мной. Что это неправда, а всего лишь дурной сон или наваждение. Я не должна этому верить.

Неожиданно сильные руки вызволили меня из терзаний и сумасшедшего бреда, что творился в моей голове. Ко рту поднесли кружку с теплым травяным настоем – ясно ощущался аромат полевой ромашки. И хоть я и понимала, что от меня хотят, мое тело не реагировало на действия или слова людей, оказавшихся в комнате.

Тогда уверенной рукой мне дали пощечину, боль от которой вдруг пронзила все тело и заставила разум отрезветь. В моих глазах отразилась ясность, и я услышала голос Булякова:

– Пей.

Я все также была абсолютно дезориентирована, но немного окрепший разум подсказывал повиноваться требованиям говорившего. Трясущимися руками попыталась взять кружку, но она так и норовила выпасть. Поэтому Буляков сам принялся поить меня своим лекарством.

Я надеялась на мгновенное действие настоя, потому что выносить то, что испытывала сейчас, с каждой минутой становилось все более невозможно. Похоже, я полностью осушила кружку в стремлении обезболить душу. Буляков небрежно всунул в руки рядом стоящему человеку ненужную больше посуду и посадил меня на неизвестно откуда взявшийся табурет.

Затем он что-то рассказывал, спрашивал, махал руками, но я вдруг почувствовала дикую усталость. Глаза закрывались сами собой, но я усердно пыталась разлепить веки. Мне нельзя было засыпать, это означало оставить Виктора, а вдруг, когда я в следующий раз очнусь, его уже не станет. Думать об этом было невыносимо, и я отрицательно покачала головой, не совсем понимая для чего. Явно не в ответ Булякому, так рьяно пытающемуся разузнать о моем самочувствии.