Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Уже после войны, узнав, что его жена и дети погибли, Герман вместе с Ядвигой добирается до Америки, где сочетается с ней гражданским браком. Однако этот его жест движим отнюдь не только благодарностью. Германа, безусловно, влечет к Ядвиге; ему нравится ее тело, ее запах, его трогает ее крестьянская чистота и наивность. Однако с той же силой его влечет к Маше, вместе со своей матерью Шифрой-Фаей прибывшей в числе других прошедших через концлагеря евреев в Америку и, как и он, живущей больше прошлым, чем настоящим. Маша, зная о том, что Герман официально женился на Ядвиге, тем не менее, требует, чтобы он развелся со своей «шиксой»[48] и сочетался с ней традиционным еврейским браком. Однако для этого она, в свою очередь, должна развестись с бросившим ее мужем — Леоном Тортшинером.

Маша и Шифра-Фая становятся второй семьей Германа, и это тоже вполне объяснимо: он чувствует с этими женщинами куда большее духовное родство, чем с Ядвигой; их сближает не только принадлежность к одному и тому же народу, но и общность мироощущения, культурных кодов. И не случайно, как бы ни старалась Ядвига сделать так, чтобы ее дом и ее кухня походили на еврейские дом и кухню, по-настоящему дома Герман ощущает себя только оказавшись вместе с Машей и Шифрой-Фаей.

Эта двойная жизнь заставляет его постоянно лгать и изворачиваться, и тут в этой жизни появляется еще одна женщина из прошлого: Герман узнает, что его первой жене Тамаре удалось выжить, и она также находится в Нью-Йорке. При встрече с ней, неожиданно для себя, Герман открывает, что, несмотря на все их прошлые скандалы и ссоры, он по-прежнему любит Тамару и не хочет потерять ее. Да и Тамара, как выяснилось, сумела, пройдя через ад сталинских лагерей, сохранить верность Герману.

Таким образом, Герман оказывается перед нелегким выбором.

Он должен официально развестись либо с Тамарой, либо с Ядвигой, так как американский закон запрещает многоженство и, его, еще совсем «зеленого» эмигранта, могут за нарушение этого закона либо отправить в тюрьму, либо вообще депортировать из Штатов. К тому же он обещал Маше жениться на ней по еврейскому закону, то есть в любом случае стать двоеженцем. И Герман понимает, что простого, общепринятого решения той ситуации, в которой он оказался, не существует, так как он и в самом деле любит — именно любит! — сразу трех женщин:

«…«Я должен поговорить с юристом, мне следует прямо сейчас пойти к юристу!» Но как он объяснит подобную ситуацию? У американских юристов на все есть простые решения: «Кого из них вы любите? Разведитесь с другой. Порвите с любовницей. Найдите работу, сходите к психоаналитику». Герман представил себе судью, который выносит ему приговор, тыкая указующем перстом: «Вы злоупотребили американским гостеприимством!»

«Я хочу сохранить всех трех, такова постыдная правда», — признался он себе. Тамара стала гораздо привлекательнее, спокойнее, интереснее. Она прошла через еще худший ад, чем Маша. Развестись с ней значило бы отдать ее другим мужчинам. А что касается любви, то американские профессионалы употребляют это слово так, словно существует его ясное определение, — хотя никто еще не открыл его действительного значения».

Так в образе Германа Башевис-Зингер утверждает свое глубокое, пришедшее к нему еще в юности убеждение в том, что, вопреки всем утверждениям классиков, любовь — по меньшей мере, для мужчины — отнюдь не является всепоглощающим чувством, направленным на одного человека. Мужчина одновременно может любить сразу двух, а то и больше женщин, каждая из которых оказывается по-своему дорога и близка ему. И дело тут не в стремлении завести любовную интрижку на стороне, не в нежелании и неумении расстаться со второй или даже третьей женщиной из чувства ответственности, а в самой сложности натуры человека, бесконечности космоса его души.

Мысль эта была достаточно новая для литературы, причем она была выражена Зингером в куда менее физиологической и куда более глубокой психологической форме, чем это сделал, скажем, Генри Миллер в своем «Тропике Рака».