Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Безусловно, многие черты главного героя «Врагов» несут на себя отпечатки личности самого Башевиса-Зингера. Параллели между биографиями автора и его героя просматриваются предельно ясно: как и реальный Зингер, Бродер вырос в религиозной семье, но затем отошел от религиозных ценностей и от самой веры в Бога; как и Зингер в 30-40-е годы, Бродер зарабатывает в качестве «литературного негра» рабби Лемперта, сочиняя за него статьи и книги об иудаизме и проповедуя в них те идеи, в которые и сам не очень-то верит. Да и страшная рассеянность Бродера; то, что он постоянно теряет все и вся; его неспособность ориентироваться в пространстве — во всем этом, безусловно, узнается сам Исаак Башевис-Зингер. Ну, а история взаимоотношений Германа с Тамарой, в прошлом фанатичной коммунистки, история их странного брака, в котором «случайно» появились дети — это, вне сомнения, отголосок сложных взаимоотношений писателя с Руней Шапира, подарившей ему сына Исраэля.

Однако на этом автобиографические элементы романа и заканчиваются. Все остальные коллизии «Врагов» созданы воображением писателем и, одновременно, несут в себе довольно типичные коллизии своего времени. Сотни евреев после войны женились на спасших их от нацистов нееврейках; тысячи евреев, будучи уверенными, что мужья и жены погибли, создавали затем новые семьи, а потом вдруг выяснялось, что известие об их гибели было ложным…

Ложное ощущение документальности и даже автобиографичности возникает в романе благодаря все тому же мастерству Зингера-рассказчика, его умению избегать мелодраматических эффектов, вести повествование в лаконичном, обыденном стиле, одновременно незаметно, но щедро приправляя его бытовыми деталями, окончательно убеждающими читателя в достоверности происходящего.

Не случайно полицейская-негритянка, работавшая в аэропорту Кеннеди, проверяя документы Исраэля Замира и узнав, что он — сын писателя Исаака Башевиса-Зингера, восторженно всплеснула руками. «Так ты — сын Ядвиги!» — воскликнула она.

Под это же впечатление попал даже режиссер Поль Мазурский. Завершая свой первый разговор с писателем о возможности экранизации «Врагов», Мазурский не удержался от вопроса:

— Скажите, господин Зингер, вы и есть Герман?

— Мы все — Германы! — усмехнувшись, ответил Зингер, имея в виду, очевидно, что попытался в этом романе более глубоко, чем в других свои произведениях, проникнуть в психологию мужчины.

Однако Мазурский, похоже, не очень поверил в этот ответ и постарался подобрать на роль Германа Бродера актера, внешне напоминавшего Башевиса-Зингера в дни его молодости.

* * *

Чрезвычайно важным для Зингера было и воссоздание самого мироощущения евреев, переживших Холокост, их чувств и переживаний, их неспособности даже на сколько-нибудь короткое время отрешиться от воспоминаний о пережитом кошмаре. Если Ядвига, которую Герман взял на прогулку, покатал на карусели и накормил дешевыми сладостями, способна полностью отдаться ощущению радости и счастья, то ни Герману, ни Маше, ни Тамаре (как и всем другим героям писателя, пережившим Катастрофу) этого не дано.

Где бы он ни оказался — в уборной, в кафе, в доме Маши или дяди Тамары, даже на вечеринке в доме рабби Лемперта — Герман спрашивает себя о том, смог ли бы он найти здесь убежище в случае, если бы Нью-Йорк оккупировали фашисты. В своих фантасмагорических сновидениях он продолжает вести войну с нацистами, уничтожая их с помощью различного оружия. Даже зоопарк, в который он выбрался с Машей, вызывает у Германа ассоциацию именно с концлагерем.

Точно так же ведут себя Маша и ее мать:

«Другие беженцы говорили, что со временем многое забывается, но ни Шифра-Фая, ни Маша никогда не могли бы ничего забыть. Напротив, чем дальше отодвигалась Катастрофа, тем, казалось, они были ближе к ней. Маша могла нападать на мать за то, что она так много горюет о погибших. Но когда та замолкала, она сама возвращалась к той же теме…»

Сами любовные ласки Германа и Маши для них обоих так остры и сладостны именно потому, что в них всегда присутствует Смерть, в них, говоря в терминах фрейдистов, тесно переплетены Эрос и Танатос. Герои многих рассказов Зингера, вспоминая об ужасах немецких и сталинских лагерей, не раз повторяют, что близость смерти усиливала сексуальность их обитателей, однако во «Врагах» Зингер пытается доказать, что многие из них сохранили эту гиперсексуальность и после войны, подстегивая ее воспоминаниями и извращенными фантазиями: