Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

«…если целью Бога было усовершенствовать избранный Им народ посредством гитлеровских гонений, то Он потерпел неудачу. Религиозные евреи практически были уничтожены. Мирские евреи, которым удалось спастись, за редким исключением, ничему не научились на опыте террора…»

И в то же время, глядя на своего дядю реба Абрахама, Тамара убеждается, что подлинная, глубокая вера и безграничная преданность Ему является единственным способом сохранить себя в том аду, через который им всем пришлось пройти.

«И поскольку они верят в это, то пройдут через любой ад и останутся душевно здоровыми и цельными»,

— говорит Тамара о дяде и его жене.

И наоборот: отказ от веры в Него ведет выросшего на этой вере еврея к полному краху и к гибели.

Не случайно в финале романа решившая окончательно отказаться от Бога, а вместе с Ним и от любых моральных принципов, Маша кончает с собой; Герман исчезает непонятно куда, но Тамара, а также перешедшая в иудаизм, принявшая идею Единого Бога Ядвига продолжают жить и воспитывать оставшуюся от Германа дочь. Они выживают потому, что на их стороне в итоге оказывается вечные нормы морали. А потому — и сам Бог.

* * *

Развязка сюжета романа, как и полагается у Зингера, одновременно предельно реалистична и пронизана мистикой.

Автор сбрасывает маски со своих героев и начинает называть их подлинными именами — в соответствии с их намерениями и поступками. Разумеется, рационалистично настроенный читатель не придаст этим словам никакого значения или отнесется к ним с иронией, но Башевис-Зингер роняет их, безусловно, не случайно:

«Герман коротко рассказал ей обо всем случившемся.

— Ты возвратился к своей Тамар?

— Вовсе нет, но она тоже АНГЕЛ.

— Познакомь ее с рабби. Два ангела породят одного Бога. МЫ ЖЕ С ТОБОЙ ДЬЯВОЛЫ, и только терзаем друг друга.

— Я не могу начать собирать свои вещи прямо сейчас, посреди ночи.

— Не собирай ничего… Бросай все, как раб в Библии.

— Какой раб? Это убьет ее.

— Она крепкая крестьянка. Она найдет кого-нибудь и будет счастлива. Она может отдать ребенка на усыновление. Рабби связан с таким агентством. У него везде есть связи. Если ты захочешь, мы сможем иметь детей. Но время разговоров кончилось. Если Авраам мог принести в жертву Исаака, ты можешь принести в жертву Исава. Или потом мы можем взять ее ребенка, чтобы он жил с нами. Итак, каков твой ответ?..»

Это — не просто ультиматум законченной эгоистки. Это — самое настоящее соблазнение дьяволицы, со всеми ее уловками, с применением ложного довода о жертвоприношении Исаака, с ложным утверждением, что ребенок, который носит Ядвига — это Исав, то есть нееврейский ребенок, хотя Ядвига теперь с точки зрения иудаизма такая же еврейка, как и Маша. Это — требование предательства той женщины, которой Герман обязан жизнью и требование предательства его будущего ребенка. Воистину более чудовищные требования, более страшное падение трудно представить, и Герман это понимает:

«— Что я должен сделать?

— Одеться и приехать сюда. Такое делается каждый день.

— Я боюсь Бога.

— Если боишься, оставайся с ней, прощай навсегда!

— Подожди, Маша, подожди.

— Да или нет?

— Да…»

Последняя преграда — страх перед Богом — упала, и теперь, говоря известными словами Достоевского, «все позволено».

И слова Тамары о том, что «женщина, которая требует таких жертв, не заслуживает их», уже летят в пустоту. Герман запутался не только в своих отношениях с женщинами — он запутался в куда более важных и глобальных вопросах. И путаница эта началась в его душе еще раньше, что отчетливо видно из той ошибки, которую он допустил в написанной за рабби Лемпертом статье, приведшей к конфузу этого дельца от религии перед своими коллегами.