Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

«Я никогда не был настолько слеп или глуп, — говорит о себе Йосиф Шапиро, — чтобы не видеть всей этой грязи и постоянных обманов, но тем не менее продолжал жить по-старому, потому что такая жизнь казалась мне удобной, а еще потому, что мне просто было некуда идти, или, возможно, я убеждал себя, что мне некуда идти. Что я мог сделать? Отрастить бороду и пейсы и стать набожным евреем? Таким же, какими были мой отец и дед? Как вы сами уже сказали, для этого нужно верить, а я не верил, что Моисей дал народу Тору, которую получил прямо с небес. Я читал критиков Библии, которые утверждали, что каждое слово в наших священных книгах — ложь. Разве не превращает Мишна один закон Пятикнижия в восемнадцать, а Гемара — восемнадцать законов мишны в семьдесят? Разве не добавляет каждое поколение раввинов все новые и новые ограничения к уже существующим?..»

И далее, сразу же, без отступлений Зингер устами своего героя переходит к важнейшему вопросу еврейского бытия после Холокоста. И объясняет — опять-таки его устами — почему те, кто требует ответа на этот вопрос, его не находят:

«Иногда набожные евреи с бородами, пейсами и в шляпах, такие, каким сейчас стал я и сам, приходили в мой кабинет просить пожертвования на иешивы. Я нехотя давал им несколько долларов. Меня раздражал такой паразитизм. Я спрашивал у них: «Кому нужно столько иешив? И как эти иешивы помогли вам, когда Гитлер пришел к власти? Где был Бог, когда нацисты сжигали Его Тору и заставляли тех, кто изучал ее, рыть себе могилы?» У евреев не было ответа на эти вопросы, или, может быть, мне это казалось. На самом деле каждый раз, когда они пытались мне что-то объяснять, я перебивал их и говорил, что у меня нет времени. Я заранее был убежден, что они не смогут внятно ответить на мои вопросы…»

Отвратительный скандал между Лизой и ее дочерью, во время которого окончательно проясняется истинное отношение Лизы к Иосифу, заставляет его посреди ночи покинуть дом любовницы и направиться к себе, к жене, которая, как он думает, хранит ему верность. Но в ходе его неожиданного возвращения выясняется, что и у Цили есть любовник. Это открытие потрясает Иосифа. Он вдруг осознает, что в том мире, в котором он жил, не осталось даже крошечного островка, где нашлось бы место для чистоты, верности, морали, то есть тех ценностей, которые он сам, по сути дела, давно отверг.

И подобно многим другим героя Зингера, Иосиф Шапиро бежит. Бежит из дома, из того мира, частью которого он так долго был и в котором достаточно преуспел; бежит, по сути дела, от самого себя.

И, как и в «Люблинском штукаре», очень быстро выясняется, что, по сути дела, бежать он может не вперед, а только назад — к вере и ценностям своих предков, к Богу, без которого, как он начинает понимать, человек обречен жить в грязи и лжи. Как Герман из «Врагов», он обрывает все свои связи с прошлым, и, одновременно, подобно Яше Мазуру из «Штукаря», «совершенно случайно» (хотя уже другой, раскаявшийся Шапиро, как и Зингер, точно знает, что случайностей не бывает, и за каждым событием стоит Божественное провидение) оказывается в синагоге. И там испытывает то же чувство, которое испытывает Аса-Гешл в «Семье Мускат» и Яша Мазур в «Люблинском штукаре» — чувство возвращения домой, где его, в отличие от того места, которое он много лет считал своим домом, «давно уже ждали».