Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

«Герман знал, что она приготовила для их свидания какую-нибудь необычную историю. Маша сравнивала себя с Шехерезадой. Поцелуи, ласки, страстные объятия всегда сопровождались историями, связанными с гетто, с лагерями, с ее собственными странствиями по развалинам Польши. Во всех этих историях мужчины преследовали ее: в бункерах, в лесу, в госпитале, где она работала медсестрой…

…Несмотря на то, что ни Маша, ни Герман не были извращенцами, они постоянно толковали о всевозможных извращениях. Получала бы она удовольствие, пытая нацистского убийцу? А могла бы она наслаждаться любовью с женщиной, если бы на земле не осталось мужчин? Мог бы Герман стать гомосексуалистом? Мог бы он совокупляться с животными, если бы все люди погибли?..»

Тамара, для которой секс без подлинной любви невозможен, испытывает несколько иные, но в главном схожие с Машей и Германом чувства — сама жизнь, само ее существование после того как она видела торжество Смерти, кажется ей ирреальным. И, предъявляя Герману счет за прошлое, за его равнодушное отношение к их общим детям, она одновременно освобождает его от каких-либо обязательств перед собой на том основании, что она уже не принадлежит миру живых:

«— Нет, я не та же самая. Ты смотришь на другую женщину. Тамара, которая оставила своих убитых детей и пробралась в Скибу — так называлась та деревня — это другая Тамара. Я мертва, а когда жена мертва, ее муж может поступать так, как ему нравится…»

Многие еврейские писатели и критики, начиная с 50-х годов и вплоть до самой смерти Исаака Башевиса-Зингера, едва ли не ставили ему в вину то, что он не разделил судьбу большей части европейского еврейства. Некоторые доходили в своих статьях до утверждения, что по этой причине у Зингера нет права и писать на эту тему. Однако, пожалуй, ни одному другому еврейскому писателю не удалось рассказать о том, что сделал Холокост с теми евреями, которым удалось выжить в нем, так предельно откровенно и честно и с такой силой, с какой это сделал Башевис-Зингер в целом ряде своих рассказов, а также в романах «Враги. История любви» и «Мешуга», пусть последний и является не самым удачным его детищем.

* * *

Самую большую, самую главную загадку своего романа, заложенную в нем сверхидею, Башевис-Зингер, как всегда, спрятал в самом его названии. Нужно сказать, что название, обозначенное в русском переводе — «Враги. История любви» — не совсем верно. Если переводить название оригинала буквально, то оно скорее звучит как «Ненавистники. История любви».

Но, в самом деле, кто в этом романе приходится врагами друг другу? У Ядвиги, Маши и Тамар, любящих одного и того же мужчину, есть, безусловно, причина не испытывать симпатии друг к другу, но все их претензии справедливо обращены к самому Герману, не способному выбрать между ними, а не друг к другу. В их взаимоотношениях нет ни вражды, ни ненависти — и личная встреча Тамар и Ядвиги, а затем и финал романа только подтверждают это. Само собой, нет вражды и ненависти в отношении Германа к рабби Лемперту, беззастенчиво пользующемуся плодами его труда. Можно с большой натяжкой предположить, что вражда-ненависть существует в отношениях Маши с ее бывшим мужем Леоном Торшинером, но ведь это явно второстепенная линия романа.

Так кто же они, эти самые «враги-ненавистники» и что за историю любви рассказывает в этом произведении Башевис-Зингер, по своему обыкновению, тщательно драпируя сокровенный, мистический смысл очередной своей вещи в одежды замысловатой, но, в общем-то, вполне бытовой любовной истории?

Для того чтобы понять, это, достаточно обратить внимание на слово, которое в этом романе звучит, как ни странно, даже чаще, чем имена его главных героев. И слово это — «Бог».

Как и во многих других произведениях Башевиса-Зингера, проблема взаимоотношения человека с Богом является во «Врагах» центральной.

О Боге и Его природе постоянно размышляет Герман. О Боге непрестанно спорят между собой Маша и Шифра-Фая, и этот их спор продолжается, по сути дела, до последних дней матери и дочери: